Человек знатного, но пришедшего в упадок рода душою всегда темен и неустойчив. Хитрец, распутник, корыстолюбец, умеющий обратить себе на пользу беды своего времени, но не способный ни держать данное слово, ни нести честную и беспорочную службу, быстро уходит в небытие. Вместе с ним гибнут или впадают в полное ничтожество люди, которые чувствительны к веяниям времени, но не имеют ни сил, ни способностей переломить его ход и преодолеть упадок.

Остаются лишь два вида людей. Это, во-первых, посредственности, знающие, что нигде не могут пристроиться, и потому упорно цепляющиеся за то единственное, чем они обладают. И во-вторых, истинно верные своему князю приверженцы, остающиеся с ним до конца, в богатстве и в бедности, в счастье и в горе, в жизни и в смерти.

Что означает — быть истинным самураем? Служить своему господину верой и правдой? Конечно. Но выступать при этом открыто или же сознательно оставаться в тени? Правильный выбор не так-то прост, ибо и хвастуны, и скромники преследуют одну цель: добиться, чтобы князь оценил их заслуги — и в меру, и выше.

Иэясу, не упускавший случая выдвинуться и выделиться, был, однако же, не чета ребячливому Нобуо, который до самого конца не понял, в каком мире живет. Нобуо для Иэясу был чем-то вроде последнего камешка на игровой доске, который можно двигать или держать про запас.

— Теперь вы зашли чересчур далеко, князь Нобуо, — сказал Иэясу. — Если угодно, у меня найдется лишняя миска риса. Я воспитывался в великой скромности, ваше роскошное жилье и излишества в еде меня утомляют.

Наступил вечер тринадцатого числа. В тот день после полудня Иэясу прибыл в Киёсу. Нобуо пригласил его в храм, где они, уединившись, провели несколько часов в тайных переговорах. В гостевых покоях крепости тем же вечером был дан пышный пир.

После трагедии в храме Хонно Иэясу обдуманно держался в стороне от гущи событий. Теперь он решил рискнуть могуществом, коего достиг клан Токугава во многом благодаря его собственным стараниям, и лично прибыл в Киёсу. Нобуо взирал на него снизу вверх, как на своего избавителя, прилагая все силы, чтобы развлечь дорогого гостя, и потчевал его всевозможными изысканными яствами.

На взгляд Иэясу, приниженное гостеприимство Нобуо лишь доказывало незрелость ума юного князя, и он искренне жалел этого человека. Как-то давным-давно Ода Нобунага торжественно возвратился из провинции Каи, куда ездил якобы за тем, чтобы полюбоваться горой Фудзи, и Иэясу устроил к приезду князя роскошные семидневные торжества. Вспоминая то время, Иэясу не мог не видеть невыразимого убожества усилий Нобуо.

Положение и вправду было жалким. Иэясу осознавал это. Он знал также: главный закон естества — в том, что все изменчиво. И теперь, в разгар пира, проникнувшись жалостью и сочувствием к хозяину дома, Иэясу не питал никаких сомнений насчет своего замысла — использовать изнеженного и недалекого князька как слепое орудие в своих руках. Довод был ясен: что, кроме великих несчастий, может принести миру глуповатый наследник славного рода, лишенный и наследства, и уважения подданных?

Хидэёси относился к Нобуо точно так же, как Иэясу. Но если Хидэёси считал малоумного князя препятствием на своем пути и намеревался так или иначе устранить его, то Иэясу размышлял, как бы использовать его в своих интересах. Столь противоположные точки зрения вели Хидэёси и Иэясу к одной цели. И не столь важно, кому из них в конце концов удалось бы одержать верх: судьба Нобуо была предрешена, потому что несчастный не мог забыть, что именно он — законный наследник Нобунаги.

— Что вы говорите, князь Иэясу? — удивился Нобуо. — Веселье едва началось. Спать в такую чудесную весеннюю ночь — значит лишать себя подлинного наслаждения.