— Наша Мила с трубкой! — расхохотался брат Милы Гриша. — О, такое зрелище будет привлекать толпы парней. Если ты будешь курить трубку, то в конце концов выйдешь замуж за врача или инженера!

— Мила, Мила, Мила! — воскликнул Паша, младший в семье, изображая, как его сестра потягивает длинную трубку с изогнутым чубуком, добрых пятнадцать фунтов весом. Сделав глубокую затяжку, Паша надул щеки и выпучил глаза.

— Мальчики, полегче со старшей сестрой! — как всегда, пришел на выручку Миле Дмитрий. — Вам повезло, что такая красавица, как Мила…

— Это тебе повезло, Дмитрий! — перебил его Гриша, и все трое повалились на теплую землю.

Глядя на них, рассмеялись все — даже обыкновенно сдержанная мама.

Их нет в живых — всех. Отец сгинул в лагерях, вступив в спор по поводу генетики с подхалимом и лизоблюдом, называвшим себя ученым. Гриша сгорел в танке в предгорьях Кавказа. Пашу скосило воспаление легких, подхваченное суровой зимой в госпитале, где он лечился после осколочного ранения в ногу. Мать погибла под артобстрелом в Ленинграде, во вторую зиму страшной блокады. И последним был Дмитрий — рухнувший на землю в объятом пламенем «Яке», истребитель-ас, встретивший более сильного противника.

«Погибли, погибли, все погибли. Почему же меня судьба пощадила? — гадала Мила. — Я должна жить ради своих воспоминаний. Если я умру, кто сохранит память о папе, маме, Грише, Паше — и о милом, дорогом Диме?»

Все начиналось так радостно, но теперь Милу стиснуло горе, и она поняла, что это не видение, такими жестокими видения не бывают…

Внезапно воздух заполнился покрывалом света, стремительным вихрем раскаленных бритвенных лезвий, вспоровших зной, и вселенная задрожала от выпущенных в нее злобных энергий, пульсации пулеметных пуль, вгрызающихся в дерево подводы, разбрызгивающих щепки и пыль сверхзвуковыми россыпями повсюду, куда их приводило повелевавшее ими случайное распределение. Это был кошмарный сон в летнюю ночь, наполненный насилием середины индустриального двадцатого века.

Первым связным образом в сознании Милы была вставшая на дыбы лошадь, цепляющаяся передними ногами за воздух. Смертельно раненная, лошадь повалилась набок, увлекая за собой упряжь. Весь окружающий мир перевернулся, поскольку упавшая лошадь опрокинула своим весом подводу. Мила осталась в опрокинутой подводе, сознавая, что ураганный огонь ведется с нескольких сторон и воздух насыщен смертоносным свинцом. Лошади ржали и поднимались на дыбы, одни неслись прочь, объятые паникой, другие грузно оседали на землю, сраженные пулей. Повсюду царили смятение и смерть.

Очутившись на земле, Мила, пятясь, отползла в кустарник и увидела, как пулеметная очередь прошлась вдоль тропинки, огромной метлой поднимая пыль, повисшую в воздухе. Где-то совсем рядом, что породило страх, но в то же время достаточно далеко, чтобы не представлять опасности, взорвалась граната, и Мила, разбиравшаяся в подобных вещах, определила, что это «Штильгранате-24». Резкая взрывная волна ударила по барабанным перепонкам и оторвала девушку от земли сантиметров на пять.

Шесть месяцев уличных боев в Сталинграде стали для Милы хорошим уроком. Она сразу же узнала спазматическую дробь немецких пулеметов, неторопливые очереди автоматов и резкие вспышки света, громкие хлопки и ударную волну гранат М-24, взрывающихся на исходе своего долгого полета от руки к цели. Немцы занимали отличную позицию, были вооружены до зубов и не заботились о том, чтобы сберечь боеприпасы. Эта засада имела перед собой цель уничтожить всех, кто в нее попал, — никакого снисхождения. Погибнуть должны были все — люди, лошади, собаки.

У Милы не было винтовки. И вообще никакого оружия.