Юнна продолжала:

— Право, твоему папе не составляло никакого труда вытащить наверх свою лодку, для него это была попросту игра. Не съесть ли нам что-нибудь?..

— Нет, — ответила Мари.

— Может, мне стоит спуститься вниз и посмотреть снова?

— Едва ли. Лодка стоит на том же месте, где стоит.

Юнна спросила:

— Когда это было, что мы вдруг заметили — дальше она не поплывет? Пару лет тому назад?

— Возможно, и так. Жизнь идет своим чередом.

— Когда ты вытаскивала камни из воды в гавани?

— Пожалуй, тогда, — подтвердила Мари. — Но вот что было интересно: ты не в силах была поднять и покатить дальше камни… Понимаешь, тут в голову приходят такие идеи… О подъемной силе… О том, чтобы применить вагу. Чтобы вычислить баланс, угол падения и попытаться схитрить…

— Да, да, — подтвердила Юнна, — попытаться схитрить… я знаю. Но не говори со мной о подъемной силе именно сейчас. Что-нибудь еще осталось в той бутылке?

— Думается, глоток.

Мари пошла за бутылкой с ромом. Ноющие, дребезжащие звуки бури заполнили всю комнату, неумолкающие, усыпляющие, будто едва заметное дрожание, как будто ты на борту большого парохода.

— Он очень много путешествовал, — сказала Юнна.

— Ну да, когда получал стипендию.

Юнна сказала:

— Я говорю не о твоем папе, я говорю о моем. Он рассказывал нам о своих путешествиях. Никогда, бывало, не узнаешь, что он выдумал и что произошло на самом деле.

— Тем лучше, — промолвила Мари.

— Подожди… Это были ужасные вещи, о бурях тоже, хотя он ведь никогда не плавал на судах.

— Тем лучше, — сказала Мари.

— Ты перебиваешь меня! А когда он, бывало, заговорится и не знает, как закончить свой рассказ, он только добавлял: «А потом полил дождь, и все отправились по домам».

— Замечательно! — воскликнула Мари. — Очень хорошо! Именно конец бывает трудно придумать.

Она сходила за сыром и хрустящими хлебцами и спустя время продолжила:

— Мой папа… Он рассказывал не для нас. Теперь, когда я думаю об этом, я понимаю: вообще-то он говорил совсем мало…

Юнна разрезала сыр на ломтики и сказала:

— Мы ходили в библиотеку и брали книги на дом. Он и я. Только мы. Это было словно сидеть у папы в кармане.

— Я знаю. Он, мой отец… знал грибные места, он брал нас с собой, зажигал свою трубку и говорил: «Семейство, собирайтесь!» Но больше любил ходить один. Он прятал корзинки с грибами под елкой и приводил нас ночью, с карманным фонариком… ты понимаешь — это было жутко и чудесно! Он делал вид, будто забыл, под какой елкой лежали корзинки… А потом мы сидели на веранде и чистили грибы, и ночь была на дворе, и керосиновая лампа горела…

— Об этом ты рассказывала в какой-то заметке в газете, — сказала Юнна и вылила остатки рома в бокалы. — Мой был старый контрабандист! Хочешь подробностей, спрашивай, а я намерена соблюсти приличия.

— Он всерьез занимался контрабандой? — спросила Мари.

— О, он всерьез занимался чем угодно.

— А мой папа был законопослушным, — высказалась Мари. — Ты помнишь, когда запретили спиртное и к нам хлынула эстонская водка, а все кинулись запасаться… Знаешь, что они делали? Они продавали целые канистры по сумасшедшим ценам! А он никогда этого не делал.