Почувствовал, как взмокла у меня на спине рубашка: та пропиталась потом после бега и от волнения. Классная скрылась за поворотом. Лишь после этого я шагнул в учительскую. И тут же замер. Быстрым взглядом окинул комнату — оценил обстановку. Насчитал пятерых свидетелей (свидетелей моего появления в этой комнате) — как и значилось в «деле». Я не вертел головой в поисках нужного мне предмета. Потому что чётко помнил, где его нашли в прошлый раз (много времени и я ломал голову: прикидывал, почему его обнаружили именно там). Газетный свёрток я увидел на столе у стены — где его нашли учителя тогда. А рядом со столом и свёртком я увидел отца. Тот сидел на стуле, забросив ногу на ногу; листал классный журнал.

Вчерашняя вечеринка не оставила заметных следов на лице Виктора Солнцева — он выглядел свежим, отдохнувшим, серьёзным. Папа поднял глаза и тут же узнал меня — складки морщин над его переносицей разгладились. Виктор Егорович улыбнулся. Положил журнал на стол (рядом со свёртком, внутри которого, как и в прошлый раз, пряталось кухонное полотенце и завёрнутый в него испачканный кровью девятиклассницы нож), поманил меня рукой. Я зашагал к нему, на ходу стирая со лба холодные капли пота. Вдыхал витавшие учительской запахи: слившиеся в единый коктейль ароматы женских духов и вездесущий запашок хлорки. Папин одеколон унюхал, лишь оказавшись в паре шагов от Виктора Егоровича. Я улыбнулся, поздоровался.

Виктор Солнцев поинтересовался моим самочувствием, спросил о «моих делах», заинтересовался и причиной моего появления в учительской. Он разговаривал вежливо, «на равных» (не как взрослый с малышом). Но я почувствовал в папином поведении лёгкую неуверенность и смущение, будто учитель физики Солнцев вдруг очутился в непривычных для него обстоятельствах и сомневался, что выбрал правильную линию поведения. Прочие педагоги не обращали на нас внимания. Они скучились около чуть покосившихся стеллажей, переговаривались, удерживая на лицах преувеличенно трагичные мины — все, кроме седовласой учительницы математики, деловито рывшейся в недрах своего большого потёртого портфеля.

Я склонился к папиному уху и заверил отца, что явился в учительскую именно к нему. Сообщил Виктору Егоровичу, что тот позабыл вчера в квартире Нади Ивановой свой бордовый галстук (щёки Солнцева тут же приобрели цвет забытого аксессуара). А ещё ошарашил отца известием: «Мама согласна». На что «согласилась» Надежда Сергеевна, я не уточнил: это и не понадобилось, потому что Виктор Егорович меня понял — он засиял, будто ребёнок, получивший от Деда Мороза долгожданный подарок. А я… словно невзначай задел рукой классный журнал — сбросил его на пол, за спину осчастливленному моим сообщением Виктору Солнцеву. Тот среагировал на хлопок падения. А я с ловкостью фокусника сцапал со стола газетный свёрток, спрятал его под куртку.

— Ну-ка немедленно положи на место! — взревел в учительской голос учительницы математики.

Я увидел повёрнутое в мою сторону лицо математички.

Женщина оставила в покое портфель, хмурила брови, сверлила меня разгневанным взглядом.