В пять часов в широком с колоннами зале людей обычно не много, и маленькие круглые столики, загораживающие тротуар перед дверью кафе, как правило, пустуют.

Поздним летом (в год, когда страну охватил голод) четверо мужчин сидели за одним из столиков и разговаривали о делах.

Одного из них звали Леон Гонзалес, второго Пуаккар, третьим был славный Джордж Манфред, а четвертым — некто Тери, он же Симон. Из этого квартета только имя Тери известно тому, кто изучает современную историю. В полицейском архиве хранится его досье. Он там так и зарегистрирован: «Тери (он же Симон)».

Если вам любопытно, и если у вас имеется разрешение, вы можете также полюбоваться его фотографиями, на которых он изображен в восемнадцати различных позициях: с руками, скрещенными на широкой груди, лицо анфас, с трехдневной щетиной, в профиль, с… Но стоит ли перечислять все восемнадцать?

Кроме того, хранятся там и фотографии его ушей (надо сказать, довольно уродливых, похожих на уши летучей мыши), а также длинный и полный рассказ о его жизни.

Синьор Паоло Мантегацца, директор Национального Антропологического музея во Флоренции, оказал Тери честь, включив его в свою прекрасную книгу (упоминание о нем вы найдете в главе «Интеллектуальная значимость лица»); поэтому я и говорю, что любому, кто изучает криминологию или физиогномику, имя Тери должно быть знакомо.

Этот человек сидел за маленьким столиком и чувствовал себя явно неуверенно: пощипывал свои жирные щеки, приглаживал лохматые брови, водил пальцами по белому шраму на небритом подбородке, короче говоря, делал все, что обычно делают простые люди, неожиданно оказавшись в обществе «важных лиц». Ибо и голубоглазый с беспокойными руками Гонзалес, и мрачный, неприветливый и недоверчивый Пуаккар, и Джордж Манфред с полуседой бородой и моноклем в глазу были менее известны в уголовном мире, но каждый из них, в чем вы скоро убедитесь, был великим человеком.

Манфред отложил последний номер «Геральдо ди Мадрид», вытащил монокль, протер его безукоризненно чистым носовым платком и усмехнулся.

— Смешные эти русские, — заметил он.

Пуаккар нахмурился и потянулся за газетой.

— Кто… на этот раз?

— Губернатор одной из южных провинций.

— Убит?

Усы Манфреда презрительно натопорщились.

— Пф! Да разве можно убить нужного человека бомбой? Да-да, знаю, бывало… Но это до того неуклюжий, варварский способ… Это все равно что подрывать городскую стену, надеясь, что она рухнет и раздавит среди остальных и вашего врага.

Пуаккар, как обычно, не торопясь и вдумчиво прочитал телеграмму.

— Князь получил серьезные раны, а несостоявшийся убийца потерял руку, — процитировал он и неодобрительно скривил губы. Не знающие покоя руки Гонзалеса нервно сжались в кулаки и тут же разжались — у Леона это было явным признаком беспокойства.

— Я вижу, нашего друга, — улыбнувшись, Манфред кивнул в сторону Гонзалеса, — нашего друга мучает совесть, и…

— Всего-то один раз! — поспешно прервал его Леон. — И не по моей воле. Вы же это прекрасно знаете, Манфред, и вы Пуаккар, — Тери он не упомянул. — И вообще, я был против этого, помните? — Похоже, он хотел как можно скорее оправдаться в неком проступке. — Ведь ничего серьезного-то не было! Да и жил я в Мадриде, — торопливо продолжил он. — А тут ко мне являются эти люди, несколько рабочих с какого-то завода в Барселоне, и начинают рассказывать, что задумали. Я как услышал, что они разбираются в простейших законах химии, так у меня от ужаса глаза на лоб полезли. Ну я и расписал им все ингредиенты, пропорции и стал умолять — да-да, чуть ли не на коленях — использовать какой-нибудь другой метод.