Инспектор уголовного розыска из спецотдела подошел к нему и представился. Через пять минут они сидели уже в машине инспектора, которая неслась по автомагистрали к темнеющему городу.

– Обсудим все по дороге, – предложил Престон, – изложите, что произошло.

Кармайкл был краток и точен. В обстоятельствах было довольно много пробелов, которые он не мог восполнить, но у него было время познакомиться с показаниями полицейских констеблей. Он изложил все, что знал. Престон молча слушал его.

– Так что же заставило вас позвонить в Шотландский офис и вызвать человека из Лондона? – спросил он.

– Возможно, я ошибаюсь, но мне думается, что этот человек не матрос торгового флота, – сказал Кармайкл.

– Продолжайте.

– К тому же Крейг сообщил одну подробность сегодня утром, – продолжал Кармайкл, – я при этом не присутствовал, но ее услышал человек из разведотдела. Он‑то мне и позвонил. То, что сказал Крейг, подтвердил и его напарник Мак Бэйн. Ни один из них не упомянул о ней в своих официальных показаниях, так как это всего лишь их домыслы. Но все же это стоит проверить.

– Я слушаю.

– Они сказали, что, когда нашли этого моряка, он лежал скрючившись, обхватив руками рюкзак и прижав его к животу. Крейгу показалось, что он защищал его пуще жизни.

Престону это тоже показалось странным. Если человека избивают до смерти, он, конечно же, инстинктивно скрючивается, но при этом защищает руками голову. Почему человек подставил голову, чтоб защитить ненужный рюкзак?

– Затем, – продолжил Кармайкл, – я заинтересовался местом и временем происшествия. В порту Глазго моряки обычно идут в бары «Бэтти» или «Стэйбл». Этого человека нашли в четырех милях от доков. Он шел неизвестно куда, поздно ночью, и мне точно известно, что поблизости нет ни одного бара. Так куда же он, черт возьми, шел?

– Хороший вопрос, – сказал Престон, – что дальше?

– В десять утра, когда я пришел на вскрытие, я обнаружил, что тело при падении сильно пострадало, но лицо, за исключением пары синяков, было в порядке. Нэды били его в спину и по затылку. Я видел лица моряков торгового флота и раньше. Они обычно обветренны, потрескавшиеся от непогоды, загорелые, испещрены морщинками. У этого же было лицо бледное – лицо человека, не привыкшего к жизни на палубе. Затем его руки. У него должны быть загорелые руки с огрубевшими ладонями. У пострадавшего же были мягкие и белые руки служащего. И, наконец, последнее – его зубы. Я думал, что у матроса из Ленинграда состояние зубов будет «типично русское»: темные пломбы, стальные коронки. У этого человека были золотые пломбы и две золотые коронки.

Престон одобрительно кивнул. Кармайкл был наблюдателен. Они подъехали к стоянке перед отелем, в котором Кармайкл забронировал Престону номер на один день.

– И последняя деталь. Она мелка, но все же важна, – заключил Кармайкл, – перед вскрытием советский консул побывал у главного инспектора на Питт‑стрит. Я тоже там был. Он готов был заявить протест, но вошли капитан с замполитом. Последний пошептался с консулом, вышел переговорить с ним в коридор. Вернувшись, консул стал вежливее и уступчивее, как будто замполит сообщил ему что‑то важное о погибшем. У меня сложилось впечатление, что они не хотят поднимать шум, пока не переговорят с посольством.

– Вы кому‑нибудь из полиции сообщили, что я приеду? – спросил Престон.

– Нет еще, – ответил Кармайкл, – вы хотите, чтобы я это сделал?

Престон покачал головой.

– Подождите до утра.