Потом она позвала горничную, сказала, что больше не может ждать, и вернулась в свою квартиру.

— Коробку от патронов я положила в ящик моего туалетного столика, — продолжала она, — рядом с холостыми патронами в носовом платке. Вот и все, дорогой.

Эштон ударил ладонью по столу:

— Но почему, Лютеция?

— Я не знала, что еще с ними делать.

— Я не о том. — Эштон провел рукой по лицу. — Почему ты вообще заменила патроны? О чем ты думала? Неужели ты не осознавала опасность?

— Ты не понимаешь, Эштон. Все дело было именно в опасности. Я собиралась однажды вечером, когда эта женщина… девушка будет одна, посетить ее и сказать ей, что знаю о ней и о тебе. Я намеревалась угрожать ей…

— Угрожать? — недоуменно переспросил Эштон.

— И насмехаться над ней…

— Что ты говоришь, мама? — воскликнул Дейн.

— …так рассердить ее, чтобы она выстрелила в меня.

Они не могли быть больше озадачены, даже если бы Лютеция говорила на суахили или урду.

— Выстрелила в тебя… — повторил ее муж. Эти слова явно не имели для него никакого смысла.

— Выстрелила в тебя, мама?

— Неужели ты не понимаешь? Это по моей вине отец связался с той женщиной. Если бы я была для него лучшей женой, он бы никогда так не поступил. Во всем была виновата только я.

— Ты лжешь! — рявкнул Эштон Маккелл. — Неужели ты ожидаешь, что кто-нибудь поверит этой выдумке? — Он сердито посмотрел на жену. — Ты застрелила Шейлу, Лютеция?

Она смотрела на него испуганно, как ребенок, которого обвиняют во лжи, хотя он говорит чистую правду. Ее нижняя губа дрогнула.

— Нет, Эштон! Как ты мог подумать такое? Я подменила патроны по той причине, о которой рассказала тебе. Ты мне не веришь?

— Нет! — огрызнулся он и пробормотал: — Не знаю.

«Она безумна!» — подумал Дейн. Его мать поражена тем безумием, которое почти незаметно для окружающих, а он все еще пытается судить о ее поступках с рациональной точки зрения.

Мысль была настолько мучительной, что Дейн едва не застонал вслух. Он никогда не замечал безумия матери, но теперь ему казалось, будто знал о нем всегда. Это все объясняло: неестественную самоотверженность Лютеции, ее кротость, покоящуюся на твердокаменных принципах викторианского упрямства, ее самоизоляцию, цепляние за прошлое, которое для нее, очевидно, всегда оставалось настоящим. Как же долго это продолжалось? Дейн был не в состоянии судить о том, когда именно его мать переступила черту.

В любом случае безумие оставалось дремлющим, покуда Лютеция не узнала о «духовной измене» мужа. Тогда, руководствуясь своей извращенной системой ценностей, она взяла вину на себя и стала стремиться к наказанию, при этом оберегая супруга и повелителя и возложив осуществление кары на плечи «другой женщины».

О чем думает его отец, Дейн не мог себе представить. Ему отпустили грехи, но он, по-видимому, все еще ощущал свою вину. Рот старшего Маккелла был полуоткрыт, властные глаза остекленели, дыхание стало тяжелым. Он выглядел так, словно перенес страшный шок.

Молчание нарушила Джуди Уолш.

— Но разве вы не сознавали, миссис Маккелл, что это может привести к случайной гибели другого человека? — мягко спросила она.

Дейн понял, что Джуди знает то же, что и он. Голова Лютеции качнулась и опустилась на кружевное жабо.

— К сожалению, я об этом никогда не думала. Как глупо с моей стороны. Я была уверена, что это может случиться только со мной… Одинокие вечера приходили и уходили, но я не могла заставить себя осуществить свой план…

Джуди отвернулась, ее глаза были полны слез.