Так продолжалось довольно долго, после чего дьявол возопил особенно громко и рассеялся облаком мельчайшего праха. Что же до фрате Героха, то он тотчас отписал епископу, а оскверненные козлы и хомут сжег тут же во дворе с молитвами.
— А отчего он умер? — спросил толстяк без особенного интереса.
— Кто, дьявол?
— Да нет, благочестивый фрате Герох.
— Ах, с ним стряслось несчастье. Фрате Герох прошлой весной переходил брод — знаете, что неподалеку от Бюксвее, — запутался ненароком в сутане и утоп. Его выудили намного ниже по реке спустя несколько дней, так что тело уже успели безобразно объесть рыбы и раки.
После известия столь печального никто ничего сказать не нашелся, потому ехали дальше в молчании. Когда повозка миновала особенно крутой подъем, юноша спросил, вглядываясь в горизонт:
— Не кажется ли вам, фрате Стее, что солнце садится как-то необычайно быстро?
— Сие всего лишь наваждение, созданное морской водою и воздухом, насыщенным водяными парами, — важно ответствовал священник, проявив неожиданное знание естественных наук. Впрочем, именно такие священнослужители — из обитавших в глуши, зачастую преуспевали, помимо служения господу, еще и в науках; примеров сему достаточно, хотя есть среди них и те, что без особенного ума читают все подряд, а ведь, как известно:
— Нет, в самом деле, — согласился с юношей толстяк. — Мы рассчитывали добраться до Люддерзи засветло, а где ж оно еще, Люддерзи?
Никто не ответил; повозка так и ехала дальше, поскрипывая и слегка покачиваясь, покамест толстяк не разрушил молчание, в величайшем испуге возопив:
— Пресвятая девственница из Сколдарна, что это?!
— Что случилось? — встревожился священник, понукая осликов, кои, надобно сказать, ничуть не ускорили от сих понуканий шага.
— Я видел вон там, на скале, каменного карлика, — пробормотал толстяк в растерянности. — Он стоял и смотрел на меня, а после спрыгнул и пропал, словно и не бывало его.
— Что еще за карлики? — удивился юноша и поворотился к священнику, ожидая объяснений.
— Говорят, они водятся в окрестных скалах, — с готовностью поведал фрате Стее, — и ростом примерно с кошку. Что делают и чем живут, никто не ведает, но слыхал я, что у них свой король и двор, а может статься, и мир их вовсе иной, так что до людей им никакого дела нету.
— Как же! — воскликнул толстяк, пугливо озираясь. — Нету?! Заночуй человек в горах, особливо поблизости пещеры или иной какой дыры или расщелины, непременно его туда и утащат!
— Для чего же? — спросил юноша с любопытством.
— А кто их ведает! Может, себе в пропитание, а может, как сказывают, им нужны работники, чтобы делали, что самим карликам непосильно… А увидеть их днем — к большой беде.
— Однако ж теперь их вижу и я, — сказал в чрезвычайном изумлении старичок-священник. Все трое обратили взоры к острому гребню скального обломка, покоившегося на обочине, со стороны моря; на самом верху его стояли подбоченясь два небольших — и верно, с кошку величиною — человечка в серых, будто сплошь запыленных одеждах.
Толстяк принялся молиться, а священник хлестнул осликов, но скорости это, как и в предыдущий раз, ничуть не прибавило. Один из карликов пискнул что-то другому, и оба премерзко захихикали. В наступающих сумерках можно было различить их гадкие физиономии — острые, словно у хорьков, землистые, с куцыми бороденками, лишь глазки поблескивали красным, словно капельки крови.
— Вот я вас! — прикрикнул священник и перетянул осликов хлыстом с особою силою, отчего те взбрыкнули и довольно резво бросились прочь от сего неприятного места. |