— Она угнетает вас, правда? — спрашивает он, искоса поглядывая на меня.

— Да, конечно, мистер Клик, с нею связаны обстоятельства, — я не удержался от вздоха, — которые действуют угнетающе.

— Потому-то вы и стали человеконенавистником, правда? — говорит он. — Так вот что я вам скажу: будь я на вашем месте, я бы это с себя стряхнул.

— Будь я на вашем месте, мистер Клик, я бы так и сделал, но будь вы на моем месте, вы бы так не сделали.

— Вот оно что! — говорит он. — За этим что-то кроется.

Некоторое время мы шли молча, как вдруг он возобновил разговор, дотронувшись до моей груди.

— Видите ли, Том, мне кажется, выражаясь словами поэта, написавшего семейную драму «Незнакомец», что в сердце у вас тайное горе.

— Совершенно верно, мистер Клик.

— Надеюсь, Том, — дружеским тоном продолжал он вполголоса, — дело тут не в изготовлении фальшивой монеты и не в банкротстве?

— Нет, мистер Клик. Не беспокойтесь.

— И не в подл… — мистер Клик запнулся и докончил, — и не в подделывании каких-нибудь документов, например?

— Нет, мистер Клик. Я законным образом занимаюсь искусством, изящными искусствами… но больше я ничего не могу сказать.

— Так! Вы родились под какой-то особой звездой? Что-нибудь вроде зловещих чар? Своего рода несчастная судьба? Червь втайне подтачивает ваши жизненные силы, насколько я могу догадаться? — спросил мистер Клик, воззрившись на меня не без восхищения.

Я сказал мистеру Клику, что уж если говорить начистоту, пожалуй, так оно и есть, и мне кажется, он начал гордиться мной.

Беседуя, мы подошли к толпе, большая часть которой старалась пробиться в передние ряды, откуда можно было увидеть нечто на тротуаре, а именно — различные рисунки, исполненные цветными мелками на каменных плитах и освещенные двумя свечами в подсвечниках из глины.

Вот содержание этих рисунков: голова и передняя часть тела хорошего, свежего лосося, очевидно только что присланного на дом из рыбной лавки; лунная ночь на море (в кругу); убитая дичь; спиральный орнамент; голова седовласого отшельника, погруженного в молитвенное созерцание; голова пойнтера, курящего трубку; херувим с младенчески пухлым телом, горизонтально летящий против ветра. Я нашел, что все это было исполнено превосходно.

Невзрачный, бедно одетый человек, весь дрожа (хотя было вовсе не холодно), стоял на коленях сбоку от этой картинной галереи, сдувая меловую пыль с луны, тушуя лоскутком кожи затылок отшельника и утолщая нижние линии некоторых букв в надписях. Я забыл сказать, что в состав композиции входили надписи и что, по-моему, они тоже были исполнены превосходно. Вот что было написано красивым круглым почерком: «Честный человек — благороднейшее божье создание. 1234567890 Ф.Ш.П. Смиренно прошу дать работу в какой-либо конторе. Чтите королеву. Голод 0987654321 острый шип. Чип-чоп, чери-чоп, фоль-де-роль де-ри-до. Астрономия и математика. Я пишу и рисую, чтобы поддержать свое семейство».

Необычайная красота этих произведений вызвала в толпе шепот восхищения. Художник закончил растушевку (испортив все места, к которым притрагивался), сел на тротуар, скрючившись так, что колени его почти касались подбородка, и тут его начали осыпать полупенсами.

— Жаль, что такой талантливый человек дошел до такой нищеты, не правда ли? — сказал мне один из зрителей.

— Чего только он не сделал бы, работай он по окраске карет или внутренней отделке домов! — сказал другой, откликаясь на слова первого, потому что я промолчал.

— Да что там, взгляните только на его почерк! Он пишет, как… лорд-канцлер! — сказал третий.