Двинулись вверх по склону, миновали терновник, вышли на дорогу — предатель оглянулся.

— А теперь через поле.

— Не можна, там мины, — еще больше побледнел дядько.

Щелкнул взводимый курок. Втянув голову в плечи, сначала медленно, потом все быстрее тот зарысил к лесу.

Отбежал метров сорок, а затем рвануло, швырнув вверх землю и кровавые ошметки…

Следующим вечером Исаев пересек польскую границу на контрольно-пропускном пункте Рава-Русская и приближался к Львову. На душе было радостно и тревожно. Радостно, что наконец-то вернулся домой, тревожно за родителей.

К обеим сторонам дороги подходил густой дубовый лес, она была пустынной. Сбросив перед очередным поворотом газ, он краем глаза заметил в листве дерева на другой стороне солнечный зайчик.

В тот же миг оттуда раздался выстрел — мотоцикл съехал в кювет, с него сползло тело.

Через минуту, озираясь по сторонам, к тихо постукивающему «Цундапу» приблизились двое в черной униформе и с трезубцами на кепи. Один держал в руках шмайсер, другой — снайперскую винтовку.

— Гарно ты вцилыв москаля, Пэтро, — хохотнул тот, что с автоматом.

— Сьогодня цэ дру… — начал второй и не закончил.

Из-за мотоцикла трижды грохнуло — оба повалились на дорогу.

— Так-то лучше, — поднялся за коляской капитан, отряхивая колени. — Вставай Рекс, хватит притворяться.

Лежавшая рядом овчарка, вымахнула на дорогу и обнюхала лежавших. В первых сумерках, они въехали в город.

Глава 3

Гэрои Украины

Над Карпатами плыли звуки трембиты, опускаясь на покрытые легкой дымкой буковые леса и зеленые, с горными речками полонины.

— Тцу-ю-ю-у! — уносились в прозрачный воздух, а потом возвращались эхом.

На одной из полонин, на дальнем склоне белела отара овец, внизу стояла бревенчатая пастушья колыба с двухскатной, из гонта крышей. Рядом с постройкой, на домотканом ковре с узором сидели трое, пили мутный самогон и закусывали соленой брынзой.

Первый был толстяк лет сорока, во френче УПА с погонами сотника, на втором, усатом, чернел полицейский мундир с желтыми отворотами, а у самого молодого, с косым шрамом через лоб на петлицах мундира белели вздыбленный лев и руны.

В нескольких метрах от них горел костер, над которым парил котел (в таких пастухи варят сыр). Там, в котле, по горло в воде сидел связанный человек. Был он в рваной гимнастерке и с раной на голове. Сутки назад лейтенанта НКВД захватили при конвоировании в Хуст арестованного бандпособника. Двух ехавших с ним бойцов убили, «виллис» сожгли, а офицера взяли с собой для экзекуции.

— Ну шо, москаль, припекает? — спросил, опорожнив очередную чарку, сотник.

— Сволочь, — прохрипело из воды.

Эсэсовец довольно загоготал и последовал его примеру, а полицай нахмурился.

— Человека варить нельзя, — мрачно сказал он.

— Человека нельзя, а москаля можно, — парировал сотник.

— Именно, — поддержал его эсэсовец и обернулся к колыбе. — Васыль!

Из дверей возник старый овчар в гуцульской свитке, поклонился — слушаю.

— Подкинь дров, — кивнул эсэсовец в сторону костра. Овчар скрылся за постройкой, вернулся с охапкой сучьев и, отворачивая лицо от котла, выполнил приказ.

Через несколько минут вода в котле забурлила (сидящие внимательно наблюдали), а потом в небо полетел крик. Длился он бесконечно долго, на самой высокой ноте пресекся.

— Быстро сдох, — разочаровано вздохнул сотник.

— Наверное, грешил много — ощерился провиднык.