А Розетта все пела и пела эту свою песенку, а машина тем временем мчалась в сторону Веллетри, и умолкла Розетта лишь тогда, когда слезы перестали катиться у нее из глаз. Тут человек, сидевший за рулем — скорее трус, чем негодяй, — должно быть, понял кое-что и вдруг спросил:

— Кем вам приходился этот парень, которого убили?

Я поспешила ответить:

— Да никем. Просто знакомый с черной биржи, предложивший отвезти нас в Рим.

Но он, снова охваченный страхом, поспешно добавил:

— Не говорите мне ничего, знать ничего не хочу, ничего не видел, ничего не знаю. В Риме я вас оставлю, и помните, мы друг друга не знали и никогда не видели.

Я ему сказала:

— Ведь ты сам полез с вопросами.

Он ответил:

— Да, ты права, но забудь, что я тебя спрашивал, забудь об этом.

Наконец в глубине обширной и зеленой равнины показалась длинная полоса желтовато-белого цвета: то были предместья Рима. А за этой полосой, возвышаясь над ней, вдали ясно обозначился на сером фоне неба серый купол собора Святого Петра. Бог знает, как я весь этот год мечтала снова увидеть там, на горизонте, этот милый моему сердцу купол, такой маленький и в то же время такой большой — его можно было принять и за холмик, и за гору, — такой величественный, хоть он и казался тенью, такой успокаивающий душу, ведь он был близким, своим, и тысячу раз я его видела и разглядывала. Ведь этот купол означал для меня не только сам Рим, но в нем воплощались вся моя прошлая жизнь в Риме и спокойствие тех дней, которые были прожиты в мире с самой собой и с другими людьми. Там, на горизонте, высился купол и будто говорил мне — теперь я могу спокойно вернуться к себе домой, и после стольких перемен и бед жизнь моя снова потечет своим чередом. И он говорил мне еще, что этой новой своей надеждой я обязана Розетте, ее песне и ее слезам. Без ее страданий в Рим не смогли бы вернуться две ни в чем не повинные женщины, уехавшие отсюда год назад и превратившиеся за время войны и по ее вине одна — в воровку, другая — в проститутку. До чего горько все это.

Тут я вспомнила Микеле, которого не было с нами в эту столь долгожданную минуту возвращения и уже больше никогда не будет с нами; вспомнила тот вечер, когда он, сидя в лачуге на горе в Сант-Эуфемии, вслух читал нам евангельскую притчу о Лазаре и злился, что крестьяне ничего не понимали, и кричал, что все мы, как Лазарь, умерли в ожидании воскрешения. Тогда эти слова Микеле оставили меня в недоумении, теперь же я поняла, что он, по сути, прав и что было время, когда мы обе, и я, и Розетта, умерли для любви, которая нужна и другим, и нам самим. Но в последнюю минуту горе наше воскресило нас, вот почему эта притча о Лазаре в какой-то мере подходила к нам: благодаря пережитым страданиям мы в конце концов сумели найти выход из войны, бросившей нас в могилу равнодушия и жестокости, смогли снова найти путь своей жизни. Правда, жизнь эта была жалкая, полная мрака и заблуждений, но все же это была та единственная жизнь, какую нам суждено было прожить. Не сомневаюсь, так сказал бы и Микеле, если бы сейчас был с нами.