Жители молча расселись по краям просторной пещеры, чьи своды слабо освещал ленивый свет, проникающий через просторный вход. Сам Чокнутый, избравший это место для ежедневных совещаний, находился в глубине огромной каменной норы. Дожидаясь, пока жители займут места, он не торопился выходить им на встречу. Он не хотел, чтобы все увидели, насколько он взволнован. И тому были причины.

Всего час назад он получил известие. Весьма тревожное известие. И сейчас ему предстояло сообщить об этом остальным.

За последние несколько дней Мил настолько устал, что иногда ему казалось, еще немного, и он сорвется. Начнет орать, рвать и метать. И не важно, на кого упадет жребий. Если он не выдержит того, что выпало на его долю… Пусть против него ополчится весь лагерь, ему все равно. Он слишком устал.

Мил понимал – то, что он чувствует сейчас, чисто человеческая черта. Жители джунглей никогда не позволят себе того, о чем он сейчас думает. Животные могут разозлиться, вскипеть, но только по совершенно другим причинам. Чисто житейским. Но ни один из жителей никогда не окажется в его шкуре, шкуре белой пантеры. В последнее время он все чаще чувствовал себя уродцем, волей судьбы выигравшим еще несколько часов, дней, месяцев жизни в другом обличье. Именно это было невыносимо. Все чаще приходили мысли о никчемности существования. Иногда казалось, что все задуманное – пустая трата времени. Жалкая кучка взбунтовавшихся жителей против всей планеты. Против всех джунглей. И еще Пришельцы… Люди…

Квар недоуменно посмотрел на Ночного Роджа, поймал его взгляд и кивнул в сторону Чокнутого.

– Что это с ним? – чуть разжимая толстые губы, прошептал он так, чтобы не услышал тот, к кому относился вопрос.

Серый странник повел плечом. Ему самому казалось странным, что последние дни Чокнутый все реже появляется в лагере. Если в первые дни он носился по окрестным джунглям, заставляя жителей вытворять черт знает что, то сейчас… Может быть, болен? Подхватил какую‑нибудь заразу? Их в джунглях хоть залейся. Им‑то, остальным, все в привычку. А Чокнутый натура чужая, ранимая. А может, линька началась… Да нет, для линьки рано. Хотя кто его разберет, Чокнутого.

По телу Мила пробежала мелкая дрожь, от черного носа до кончика белого хвоста. От этой дрожи по белоснежной шерсти пробежали чуть заметные искорки. Такого ни с кем из жителей никогда не случалось. Удивительное зрелище. Горящая прозрачным пламенем пантера.

– Что за хренотень? – Единственным, кто мог правильно выразить всеобщее удивление, был Альвареза. – Чокнутый! Ты что, рыбы обожрался? Светишься, как светляк во время смены времен года.

Мил не понял ни недоуменной тишины, ни вопроса Альварезы. Он даже не обратил внимания на удивленные глаза, которыми жители смотрели на него. Он тяжело и глубоко вздохнул, стараясь прогнать большим поступлением кислорода угнетенное состояние, в котором пребывал. Как учили в академии. Если чувствуешь, что тело застоялось и чего‑то хочет, вздохни глубоко и почувствуй, как прекрасна жизнь. Но это все лирика и философия. А действительность не так приятна.

– У меня не слишком хорошие новости для вас, жители.

Тянуть дальше не имело смысла. Они все равно узнают. Не от него, так от другого. Наверняка уже сейчас по лагерю расползается шепоток. Новости в джунглях не любят долго засиживаться на языке.

– Да ты не тяни, Чокнутый. – Альвареза и на этот раз оказался первым. Очень полезная деталь характера в джунглях – быть всегда первым. Кто первым заметил эту вкусную гусеницу? Тот, кто первый крикнул, какая она толстая. И не важно, что эта самая гусеница уже корчится в смертных судорогах в зубах менее разговорчивого и сообразительного сородича. Альвареза запомнил с детства одну умную вещь, передаваемую в его стае от отца к сыну.