От той, далекой Ирки Мурашевой не осталось ничего, Ирина Петракова совершенно не похожа на Ирину Мурашеву, это – разные люди.
И откуда только у нежного создания берется расчетливая мужская жестокость, в голосе вместо серебристых колокольчиков звенит танковое железо, в глазах вместо доброжелательности появляется беспощадность? Петраков, размышляя об этом, всякий раз приходил к выводу, что свобода, данная женщине, на пользу обществу не пошла – общество от этого сделалось лишь хлипким и каким-то бесполым. Все растеклось, стало размытым, каркас, на который была натянута шкура, повело в разные стороны, дерево пошло трещинами – женщины, потянув на себя одеяло, не смогли справиться ни с землей, ни с хозяйством, ни со временем, ни с обществом, ни со страной – все у них поплыло… Общество, где заправляют женщины, обречено на гибель.
Так уже было. Был матриархат, только вот ничего путного из этого не получилось, от матриархата остались грустные воспоминания, да пыль веков.
Будущее имеют только те государства, где четко соблюдена «семейная» структура: женщине – женское, мужчине – мужское. Когда же женщина – удав, а мужчина – лягушка, ничего хорошего не жди. Если это происходит в семье – семья разваливается, если происходит в государстве – разваливается государство.
Вот тебе и демократия. Вообще-то, демократия – это порожденье адово, а не Божье.
Но причем тут Ирина? Петраков закрыл глаза – об Ирине думать не хотелось.
На огневой рубеж вышел плотный низкорослый капитан с орлиным носом, настолько заросший волосами, что у него брови сомкнулись с прической. Волосатый стрелял хорошо.
– Девятка, – равнодушным тоном незаинтересованного спортивного комментатора сообщил Токарев, – десятка… Снова девятка…
Петрович оказался прав – спортсменам скоро надоела вялая стрельба и результаты, которые могут обрадовать только косоглазого человека и Сугробов объявил «перекур с дремотой» – шумной компанией стрелки уселись под недалеким деревом. Петрович подошел к начальнику стрельбища.
– Мишени свободны, товарищ подполковник, позвольте теперь нам пострелять, – излишне вежливо попросил он.
Подполковник поморщился, словно в рот ему попало что-то горькое, смерил Петровича с головы до ног.
– Во вы у меня уже где сидите! – подполковник попилил себя ладонью по шее.
Петрович на это не сказал ни слова, он был хорошим режиссером, о том, что за группа находится с ним, он не имел права говорить, спектакль же, который собирался сейчас поставить, был заранее обречен на успех.
Подполковник вновь поморщился, потом, поняв, что от Петровича не отделаться, махнул рукой:
– Ладно, вылезайте со своими поварешками на огневой рубеж. Только, едва спортсмены поднимутся, – подполковник с уважением посмотрел на дерево, под которым расположилась громкоголосая компания майора Сугробова, – чтобы и духа вашего не было. Договорились?
– Договорились.
– Мишени я вам менять не буду, все равно не попадете.
– Мы по этим мишеням стрелять не будем, товарищ подполковник.
В глазах начальника стрельбища возникло удивленное выражение. Впрочем, оно тут же исчезло.
– Ваша воля, – сказал он. – Я вам могу даже бомбардировщик из ангара выкатить – очень удобно из мелкашки бить. Не промахнетесь. Можно и в стрельбе камнями потренироваться, – тон подполковника сделался издевательским.
– Спасибо, бомбардировщик пока не надо, – Петрович вежливо, будто великосветский кавалер, ценитель этикета, поклонился и, развернувшись в сторону автобуса, призывно махнул рукой. Группа Петракова выстроилась около «икаруса». |