В одном она теперь была уверена наверняка: то, что с нею случилось, произошло наяву. Женщина, заходившая к ней в подвальную комнату, поившая ее дурманящей водой и говорившая ей про правила и про то, что от нее теперь требуется только подчинение, — все это было не плодом воображения, а пусть и чудовищной, но все же реальностью. Это действительно произошло в ее жизни, а не приснилось в кошмарном сне и не привиделось в бреду. Дженнифер знала, что нужно отбросить даже малейшую надежду на то, что она в любой момент может проснуться у себя в комнате посреди ночи и услышать через тонкую стену, как мама со Скоттом торопливо и как-то воровато занимаются любовью. Дженнифер вдруг вспомнила, как ей не нравились эти звуки и как она в то же время, сама того не желая, ждала их перед сном или просыпаясь ночью. Воспоминания о собственной спальне и ночных видениях навели Дженнифер на мысль о том, что, вполне вероятно, все эти события действительно происходят в реальности, с одним лишь уточнением: в реальности, наступившей после ее смерти, а умерла она, скорее всего, во сне, прямо у себя дома.

Дженнифер чуть наклонилась вперед и обхватила голову руками. «Я умерла, — мысленно произнесла она. — Тогда все понятно. Вот как, оказывается, это происходит. А здесь, на том свете, прямо скажем, невесело. Никакого рая, естественно, нет — этого и следовало ожидать. Никаких тебе ангелов, никакого трубного гласа, никаких райских врат над белоснежными облаками. Здесь все как в аду».

От этой мысли у Дженнифер перехватило дыхание, и она стала поспешно ее отгонять: «Нет-нет, это не так. Если у тебя по-прежнему болят синяки и ссадины, это значит, что ты жива».

С одной стороны, вроде логично. С другой стороны, стоило попытаться хотя бы чуть-чуть уточнить эту мысль — например, задавшись вопросом, почему она еще жива и надолго ли похитители сохранили ей жизнь, — как логика становилась бессильна.

Дженнифер села поудобнее и стала вспоминать, что именно ей сказала та женщина. Она постаралась сосредоточиться на этих воспоминаниях так, словно от полноты восстановленной картины зависело что-то важное. Она как будто искала в словах, стертых из ее памяти воздействием снотворного, какую-то разгадку, какой-то ключ к пониманию случившегося. Делом это оказалось нелегким: в противостоянии памяти и неизвестного химического вещества первая, увы, проигрывала последнему. Дженнифер поймала себя на том, что начала водить перед собой руками, словно пытаясь нащупать в воздухе и схватить ускользавшие из памяти слова.

«Подчиняйся, соблюдай правила — и останешься в живых».

Вроде бы так говорила женщина. Или почти так. Получилось, что до тех пор, пока Дженнифер не станет сопротивляться тому, что с ней делают, смерть не грозит ей.

«Чему подчиняться? — ничего не понимая, спрашивала она себя. — Что соблюдать, какие правила?»

Неспособность вспомнить эти самые правила настолько огорчила Дженнифер, что она стала всхлипывать и, казалось, готова была разрыдаться.

Мысль о том, что, возможно, она не справится с этим выплеском эмоций, привела Дженнифер в еще больший ужас.

Ей приходилось бороться с собой: часть ее сознания была готова погрузиться в пучину отчаяния и сдаться на милость судьбы, какой бы страшной та ни была. Другая часть личности Дженнифер отчаянно противостояла пораженческим настроениям. Эта волевая Дженнифер была готова сражаться до конца. За что и против кого сражаться, да и есть ли в этой борьбе смысл, она не знала. Но сам факт противостояния внешним силам уже свидетельствовал о том, что она жива, и это само по себе было неплохо.

И все-таки, против чего и против кого нужно бороться? На этот вопрос у Дженнифер ответа действительно не было.

«Я для них — Номер Четыре, — вспомнила Дженнифер. — Значит, я не первая и они уже занимались чем-то подобным раньше».