«Если хочешь, чтобы люди пошли за тобой, тебе нужен внутренний стержень», – сказала мне однажды мама в одной из наших кратких бесед.

«Я не хочу, чтобы люди за мной шли, – ответил я, – мне бы самому научиться идти за собой».

Она секунду помолчала и сказала: «Не пытайся одним махом понять, кто ты. Это слишком серьезная задача. Надо отгадывать в себе загадку за загадкой, понемножку каждый раз…»

Для этого и нужен блокнот.

Каждый раз, когда я ловил себя на каком-то ощущении – приятном или неприятном, – я записывал его и отмечал словами «да» или «нет». Затем каждый раз, когда ощущение повторялось, я ставил рядом с ним галочку, а если оно было обратным – зачеркивал одну галочку. Чем больше галочек, тем сильнее я мог быть уверен, что ощущение – мое. Если галочки зачеркивались, я понимал: или желание изначально было не мое, или я больше этого не хочу. Так заполнялся этот блокнот, отражая в каждый конкретный момент времени наиболее актуальную версию меня.

Пицца с помидорами – да ✓✓✓

Пицца с оливками – да ✓

Пицца с ананасом – нет ✓✓✓

Картины Ван Гога – да ✓✓✓

Картины Эшера – нет ✓✓✓✓

Кола – нет ✓✓✓✓✓✓

Музыка Вивальди – нет ✓✓

Прогулки в лесу – да ✓✓✓✓

Смотрение в ночное небо – да ✓

Даниэла – да ✓✓✓✓✓✓✓✓✓

Записывать в блокнот – нет, но приходится

Допросы – нет ✓✓✓✓✓

Покер – да ✓✓✓✓✓✓✓✓✓

Мечты, сны – да ✓✓✓✓✓✓

Обожаю списки. Если их не приходится редактировать, то буквально чувствуешь, как все встает на свои места. Мне и таблицы нравятся. Все, что может навести порядок в этом бардаке, мне нравится…

Воспоминание, не первое, но все равно важное. Я сижу на полу в гостиной, скрестив ноги; пытаюсь сложить пазл из пяти сотен кусочков (да✓✓✓✓✓), мама на кухне моет посуду после ужина. Вдруг она останавливается, кладет руку на столешницу и несколько минут смотрит в одну точку, вспоминая что-то, о чем я никогда не узнаю, злится на что-то, чего я никогда не пойму. Я изо всех сил стараюсь сосредоточиться на пазле. Рамка уже готова, теперь я ищу кусочки, чтобы залатать дыры на соборе, и пазл сойдется.

Большую часть детства, которую я помню, мы с ней жили в маленьком собственном домике на окраине поселка на севере. Она в основном смотрела телевизор, или читала какую-нибудь книжку из библиотеки, которую каждую неделю клали в пакет, висевший на ручке двери, или мастерила свои маленькие безделушки – цепочки, медальоны, браслеты, – которые раз в две недели развозила по маленьким магазинчикам в округе, продавала и возвращалась с тонкой улыбкой, в которой смешивались радость оттого, что она способна нас содержать, и горечь оттого, что весь ее былой потенциал схлопнулся до «дешевых побрякушек».

Как любому ребенку, мне казалось, что я хорошо ее знаю, и вместе с тем я понимал, что мне не хватает очень многих кусочков, чтобы понять, кто она, заполнить то, что было всего лишь готовой рамкой. Она сияла передо мной, когда я был в темноте; становилась стеной вокруг меня, когда было страшно; открывала ворота, когда мне надо было уйти, и выдувала из своих легких ветер, уносящий меня к небесам, когда мне хотелось летать. В то время я этого не понимал. Очень мало кто из детей понимает.

Когда я стал постарше, я часто листал альбомы с ее старыми фотографиями.