– А скорую догадалась вызвать?

– Твою мать! – растерянно провожу по голове. И снова достаю телефон. К счастью, Милка отвечает после первого же гудка.

– Да, пап. Ты скоро?

А голос такой, как в три года, когда она со всей дури шмякнулась с высокой горки, на которую ей строго-настрого запрещено было лезть. Я тогда чуть не поседел, а надо было себя беречь. Потому как это было только началом.

– Скоро. Мил, а ты скорую вызвала?

– Нет, – теряется она. – Там люди сразу звонить начали. Я и не стала.

– Люди? – шумно выдыхаю носом. – Да откуда ты знаешь, куда эти люди звонят, Мил? Может, журналистам! В скорую звони, я тебе говорю! Сейчас же. Это может быть расценено как смягчающее обстоятельство, ну? Сечешь?

– Смягчающее обстоятельство? – заходится в рыданиях пуще прежнего Милка. – Меня что, будут судить?! Папочка! Я не хочу. Миленький, сделай что-нибудь.

Если честно, в целях профилактики Милке бы не помешало хоть раз за свои поступки ответить. Но, блядь! Она – мой единственный ребенок. Кем я буду, если ее не вытащу? Связей в нужных местах у меня хватает. Денег тоже. А у Миланы впереди вся жизнь.

– Я сделаю, Мила. Конечно, сделаю. Ты, главное, в скорую позвони.

– И про освидетельствование ее предупреди, Роберт! – бесцеремонно вмешивается в наш разговор Мохов.

– Конкретизируй.

– Пусть ни на какие экспертизы не соглашается. А то мало ли.

Сжав челюсти, юркаю в заботливо приоткрытую водителем дверь. Могла ли Милка прыгнуть за руль бухой? Хочется думать, что ее колибри-мозг не усох окончательно. Если вдруг узнаю, что села вмазанная – ей хана. Никакого суда не надо. Сам душу вытрясу. Убиться же могла, дура! А с богом я бы уже не порешал.

На счастье или на беду, накуролесила Милана в центре. От моего офиса рукой подать. Если верить минутным стрелкам, прошло чуть больше четверти часа с тех пор, как дочь сообщила мне об аварии. А вот что действительно странно – то, как долго не едет скорая. Иду к Милкиной спортивной бэхе, вокруг которой собралась толпа, а взгляд какого-то черта соскальзывает на темноволосую фигуру, что сломанной куклой лежит поодаль. В затылке тянет. С намокших под дождем волос капает. А я даже не заметил, когда тот дождь начался. Как назло, девчонку раскатало у самой ливневки. Мокрая вся. Пиздец. Резко сворачиваю и, разрезав плечом толпу, склоняюсь над Милкиной жертвой. Выглядит та… как жертва дорожного происшествия. Лучше и не скажешь. Кожа мертвецки белая, даже веснушки, коих у нее на лице миллион, поблекли.

Твою ж мать, доча, вот просто, твою же мать!

– Пульс есть, – с облегчением гляжу на Виктора.

– Отлично. Теперь бы еще неотложка поторопилась. Наша ситуация серьезно усложнится, если девчонка преставится, – шепчет он мне на ухо.

– А то я не знаю, – рычу в ответ и в который раз за этот бесконечный день прикладываю осточертевший телефон к уху. Есть у меня контакты… И зава лучшей в столице клиники. И самого министра здравоохранения. Девчонка должна выжить, во что бы то ни стало. К счастью, я даже не успеваю толком объяснить суть своей проблемы, как к месту аварии прибывает карета скорой, а следом за ней – менты. Подхожу ближе к Милкиной бэхе. Завидев меня, дочь вылетает из машины и с ревом бросается на грудь. Стресс у девочки – это сразу видно. Трясет, как под напряжением. Ужас. Но, может, хоть теперь что-то осознает!

– Ну, все-все, Мил. Сейчас я кое-кому позвоню, ага? Ты не бойся.

Заломив руки, Милана кивает. В этот момент к нам подходят менты. Разрешаю им поговорить с дочкой под присмотром Мохова – тот сможет проконтролировать, чтобы Милка не ляпнула лишнего, пока я буду поднимать нужные связи.