– В курсе. У меня был следователь, – парирует зло. – Так что если вы пришли, чтобы поведать мне эту увлекательную историю – только зря потратили время. Дядя с нарядной ксивой очень доходчиво мне все объяснил, – добавляет с язвительной улыбкой.

Ловлю себя на том, что тоже ужасно злюсь. И беспощадно хлестким ответам Эмилии, и тому, что менты ее прессанули, похоже, хотя их никто не просил жестить. Теперь ведь вообще непонятно, как с ней выстраивать коммуникацию. Медлю. Взгляд то и дело цепляется за детали. Бритый висок на контрасте с оставшейся рыжей копной, синяки, зажившие ссадины. И руки, которыми она вцепилась в плечи, отгораживаясь от меня и происходящего. Это все словно кричит – виновен.

– В общем, так, Эмилия…

– Меня все Милей зовут. – Я удивленно вскидываю брови. Какое мне дело до этого? А рыжая воспринимает мою реакцию по-своему и, хищно оскалившись, поясняет: – Я же видите какая длинная. Целый метр восемьдесят три. Поэтому – Миля. – А для пущей наглядности вытягивает перед собой тощие бесконечные ноги. А потом как будто смущается: – Да вы продолжайте. Все никак не запомню, что взрослых перебивать невежливо.

Это она сейчас намекнула на то, что я старый? Давлю взбухающее, как тесто на дрожжах, раздражение.

– Так вот, Эмилия, твоим несостоявшимся убийцей был вовсе не я.

– А-а-а, ну да. У вас, наверное, личный водитель имеется.

Почему я не могу отделаться от мысли, что она надо мной издевается? Вот не могу, и все. И ведь ее слова попадают в цель. Вот что странно. Щеки начинают гореть. У меня. Начинают. Гореть. Блядь. Щеки.

– Нет. Меня вообще не было в той машине.

– А кто был? Дайте угадаю. Ваша жена? Нет? – оживляется. – Любовница? Тоже мимо? Тогда непутевый сын?

Ей как будто и впрямь нравится эта угадайка. Глаза лихорадочно горят, щеки порозовели…

– Вообще-то дочь. Кстати, ты не могла бы чуть прикрутить подачу яда? Я же вроде к тебе нормально. Не обидел никак. Наоборот. Хочу помочь.

Девка прикусывает щеку, пытаясь скрыть очередную улыбочку. И делает в воздухе демонстративный жест рукой. Типа и впрямь перекрывает подачу. Бесит неимоверно. Стискиваю челюсти. Если так дело пойдет и дальше, вычту из ее отступных деньги на визит к стоматологу. Интересно, какого хера я это терплю? Уж не потому ли, что заслужил? Каждое, мать его, слово?

– И чем же вы мне хотите помочь?

Эмилия подтягивает к себе ноги, обхватывает руками колени. Пялюсь на ее пальцы с розовым педикюром. Длинные, как и все в ней.

– Это ты мне скажи, чем. Реабилитация, само собой, на мне, лечение. Да почему ты так пялишься?!

Дела-а-а, Роберт Константинович, совсем ты плох. Если какой-то соплячке удается так легко выводить тебя, батенька, на эмоции.

– Гадаю, откуда ты такой неравнодушный взялся.

– Вы, – рявкаю я, – взялись.

– Суть ведь не изменится. Могли ничего не делать. Ментам-то уже забашляли. Вопрос решен.

Ну и как тебе фрукт, Роб? Как-как… Кислый. Говорю же, аж зубы сводит. С ума сойти.

– Это было бы неправильно. Учитывая обстоятельства.

– Учитывая обстоятельства, неправильным было бы делать меня виновной в том, чего я не совершала, – режет зло. И ведь нечем крыть.

– Тогда бы моя дочь села. А ей всего восемнадцать.

– Мне девятнадцать. А я могла умереть. Из-за вашей дочери.

Шах и мат, Роберт Константинович. Уделала тебя соплюха.

Просовываю руки в карманы и отворачиваюсь к окну. Совесть… Что ж ты, спящая красавица, так не вовремя проснулась, а? Какого хрена?

– Напиши встречное заявление.

«Ты спятил, Роб?! Совсем ебанулся?» – орет внутренний голос.