– Эмили, – тихо сказала Ингер Йоханне и села на корточки перед кроватью.

Девочка открыла глаза. Они были зелёными. Она несколько раз моргнула, пытаясь рассмотреть, кто перед ней сидит. На тощей груди лежала кукла Барби с ковбойской шляпой на шнурке. Ингер Йоханне осторожно дотронулась до руки девочки и сказала:

– Меня зовут Ингер Йоханне. Я отвезу тебя к папе.

Ингер Йоханне осмотрела исхудавшее тело девочки со струпьями на коленях. Ноги были такими тонкими, что, казалось, в любой момент могут сломаться. Ингер Йоханне заплакала. Она сняла куртку, свитер и майку, и в одном бюстгальтере начала одевать маленькое безмолвное существо.

– Там на полу одежда, – проговорил Ингвар.

– Не уверена в том, что это её, – сказала Ингер Йоханне, всхлипывая, и взяла Эмили на руки.

Девочка почти ничего не весила. Ингер Йоханне осторожно прижала её к своему обнажённому телу.

– Может быть, это его вещи. Его одежда. – Её передёрнуло.

– Папа, – прошептала Эмили. – Папочка мой.

– Мы сейчас поедем к папе, – сказала Ингер Йоханне и поцеловала девочку в лоб. – Теперь всё будет хорошо, сокровище моё.

«Как будто для тебя, испытавшей такое, жизнь снова может стать хороша! – подумала она, направляясь к металлической двери, где Ингвар осторожно набросил ей на плечи свою тяжёлую куртку. – Как будто ты когда-нибудь сможешь позабыть то, что тебе пришлось пережить здесь, в этом подземелье».

Когда она выходила из комнаты, ступая медленно и осторожно, чтобы не напугать ребёнка, ей в глаза бросились мужские трусы, лежавшие у двери. На застиранном зелёном материале был вышит слон с хоботом на месте гульфика.

– Господи! – простонала Ингер Йоханне, уткнувшись лицом в спутанные волосы девочки.

68

Было два часа ночи, 9 июня 2000 года. Моросил нудный дождик. Метеорологи обещали в Осло погоду «без осадков» и тёплые ночи, но сейчас вряд ли было больше пяти градусов выше нуля. Ингер Йоханне закрыла дверь на балкон. Ей казалось, что она не спала целую неделю. По стеклу катились капли дождя, голова гудела. Она потянулась и осела, почувствовав боль в спине. Но спать было невозможно. На оконном стекле примерно на уровне пояса она разглядела проступивший на фоне неопределённых узоров, которые рисовала вода, отпечаток руки Кристиане. Ладошка с пухлыми пальчиками была похожа на кленовый лист, она накрыла его ладонью.

– Забудет ли Эмили когда-нибудь всё это? – спросила она тихо.

– Вряд ли. Но теперь она дома. Они хотели отвезти её в больницу, но тётя запретила. Она сама врач; по её мнению, девочке лучше всего остаться дома. Об Эмили есть кому позаботиться, Ингер Йоханне.

– Но она когда-нибудь сможет стать такой же, как прежде?

Ингер Йоханне показалось, что она чувствует тепло, исходящее от отпечатка ладошки.

– Нет. Ты не присядешь?

Ингер Йоханне попыталась улыбнуться:

– У меня болит спина.

Ингвар скривился и зевнул.

– Утомительный конфликт из-за прав на ребёнка, – начал он, ещё зевая. – Карстен Осли пытался увидеть своего сына с того самого момента, как его мать выписалась из роддома, сделав это за день до положенного срока. «Карстен Осли не способен быть отцом», – утверждала она на пяти судебных заседаниях, когда дело переходило из одной инстанции в другую. «Опасный человек», – настаивала она. Зигмунд завтра утром привезёт копии всех протоколов. Карстен Осли выигрывал все суды, но мать обжаловала решения, тянула время и… В конце концов она просто сбежала. Вероятно, за границу. Карстен Осли не знал куда. – Ингвар привычно улыбался, но улыбка напоминала застывпгую гримасу.