– Вы гнушаетесь жизнью смертных, лорд Ифаррен. Согласились бы вы сесть на коня, выращенного тем, кто гнушается животными?

– Я знаю Уолсингема, – возразил Видар.

– И я покорно выслушаю ваши советы во всем, что касается его персоны. Но вы обратились ко мне, поскольку во всем Халцедоновом Дворе нет никого, превосходящего меня в сем искусстве. И если я отправлюсь ко двору смертных, то только на собственных условиях.

Казалось, сей вызов повис меж ними в воздухе. Недолгая пауза – и Видар махнул рукой, точно все это было неважно.

– Быть по сему. О переезде двора я вас предупрежу. А вы предупредите меня об избранной роли прежде, чем отправитесь к ним.

– Перед этим мне понадобится толика хлеба.

– Зачем?

Теперь уже в его голосе зазвучали брюзгливые нотки.

– Дабы ознакомиться с положением, милорд, – спокойно пояснила Луна. – Ведь я не бывала при дворе смертных много лет.

– Что ж, ладно, ладно! Ну, а теперь убирайтесь с глаз моих. Меня ждут другие дела.

Луна сделала реверанс и удалилась. Если Видар вознамерился поставить ее в положение, где ее ждет неудача, по крайней мере, одной ловушки она избежала. Ну, а благодаря выделенным ей припасам, собственный хлеб вполне можно отдать кому-нибудь из дивных в обмен на нужные сведения.

В давние-давние времена она пробила себе путь от полной безвестности к монаршему благоволению лишь трезвым расчетом и своевременно оказанными услугами. Сделав это однажды, она вполне может сделать – и непременно сделает! – то же самое снова.

Дворец Хэмптон-Корт, Ричмонд,

24 октября 1588 г.

Въехав в просторный Нижний двор, Девен спешился едва ли не до того, как его гнедой мерин остановил бег. После заката октябрьский воздух заметно остыл, холодок пощипывал щеки, а пальцы замерзли, несмотря на перчатки. В небе сгущались тучи: мягкий, погожий осенний денек обещал завершиться ночной грозой. Бросив поводья слуге, Девен, растирая озябшие руки, направился к арке ворот, ведущих в глубину дворца.

Лестница слева вела из-под арки наверх, в старомодный Большой зал. Более не служившие главным местом сбора монарха и знати, сии архаичные палаты были отданы дворцовым слугам, по прежнему же назначению использовались только в дни пышных многолюдных церемоний. Нигде не задерживаясь, Девен миновал зал и устремился к покоям, располагавшимся далее: там можно было отыскать того, кто знал ответ на его вопрос.

При Елизавете, перебравшейся в другую часть разросшегося дворца, эти покои уже не использовались как личные комнаты королевы, но, несмотря на поздний час, в караульном зале еще толпилось немало придворных из тех, что рангом пониже. От них Девен узнал, что Елизавету вновь, как часто случалось после недавней смерти ее фаворита, графа Лестера, мучает бессонница. Дабы отвлечься, она удалилась в комнаты на южной стороне Фонтанного двора, послушать, как одна из ее фрейлин музицирует на вирджинале.

У дверей, разумеется, стоял пост, а к высшему кругу придворных, которым позволено вторгаться к королеве непрошенными, Девен не принадлежал. Посему он поклонился двоим товарищам по Отряду благородных пенсионеров, а затем повернулся к сонному герольду, безуспешно пытавшемуся скрыть зевоту.

– Примите самые искренние извинения за то, что нарушаю покой Ее величества, но я послан сюда, дабы доставить ей немаловажное сообщение.

Вынув скрепленный печатью пергамент, Девен с новым поклоном вручил его герольду.

– Сэр Джеймс Крофт недвусмысленно выразил желание передать это Ее величеству как можно скорее.

Герольд со вздохом принял пергамент.

– О чем же там говорится?

– Не знаю, – с едва скрываемым раздражением отвечал Девен, сдержав рвущийся с языка ядовитый ответ.