Однажды, когда эти 50% вдруг полностью завладели моим сознанием, я спросил ночного сторожа, настоящий ли это сом. Наверное, в тот день я слишком долго ловил на солнце рыбу.

— Смеешься? — ответил он.

— Да так, — сказал я. — Как они это сделали?

— Откуда я знаю, — ответил сторож. — Знал бы, так наверное, не караулил бы у черта на рогах эту говняную лесопилку.

Ответа не требовалось.

Я вновь оглядываюсь назад, и мне приходит в голову еще один вопрос по поводу этого человека, так что я сделаю паузу и подумаю — недолго, совсем чуть–чуть: то немногое, что хоть как–то могло рассказать его историю, обязательно относилось к Югу.

Войну он провел в Мобиле, Алабама.

Открытка с сомом пришла из Нового Орлеана.

Он был женат на южной женщине.

Одно из писем он получил из Пенсаколы, Флорида, а другое из Литтл–Рока, Арканзас.

Все это указывало на Юг, но говорил он без малейшего намека на южный акцент. Звук собственного голоса уносил его за миллиард миль от Роберта Э. Ли

Я задумывался над этим, но не слишком часто. Когда у меня находилось о чем подумать, кроме глупой загадки, почему «старый» пьяница ночной сторож лесопилки разговаривает без южного акцента, я предпочитал размышлять об этих, всяко более интересных вещах.

Я открыл дверь на заднее крыльцо и шагнул навстречу новой армии колючек, готовых ворваться в сторожку и выяснить наконец, почему «старик» говорит без южного акцента, а заодно и то, как звали жену, бросившую его в 1944 году, потому что он пил слишком много пива, а она не хотела лежать рядом с этим уродом–алкоголиком душными мобилскими ночами, когда воздух даже не колеблется.

Я взял мешок с пустыми бутылками и отправился через весь дом к «старику», который ждал меня на переднем крыльце, очевидно намереваясь сказать что–нибудь язвительное насчет «хорошей погоды», но мне уже было все равно: я получил свои пивные бутылки, посмотрел на открытку с сомом и на письмо от Эдгара Петерса, сообщавшего ночному сторожу нечто, навсегда оставшееся для меня тайной. Возможно, он уговаривал «старика» не пить столько пива, иначе друзья от него отвернутся.

Когда, волоча за собой бутылки, я добрался до противоположного крыльца домика, «старик», к огромному моему удивлению, сказал:

— Ты прав. Сегодня хорошая погода, и тебе досталось девятнадцать отличных бутылок. На прошлой неделе было больше. Почти три коробки. Зря не пришел. Катался бы, как сыр в масле.

Он еще улыбался.

Три коробки! — подумал я.

— Их забрал один мальчик, — сказал он.

— Кто? — Я старался говорить как можно спокойнее, одновременно прокручивая в голове список своих врагов. Иногда мальчишкам удавалось раньше меня забрать у «старика» пивные бутылки. Все, кто этим занимался, не числились среди моих друзей.

Интересно, что «старик» никогда не сдавал бутылки сам, при том что был, насколько я знал, отнюдь не богат. Он просто шел в магазин, покупал пиво, нес его к себе на лесопилку, садился и выпивал, дожидаясь, пока не придет кто–нибудь из мальчишек и не заглотит эти отбросы, словно пивнобутылочный шакал.

— Ты его не знаешь, — сказал ночной сторож, погасив мое любопытство. — Он живет в другой стороне. Кажется, около «Мелоди–рэнч».

Мелоди–рэнч назывался дешевый придорожный танцзал; по воскресеньям там разгорались кулачные бои между пьяными мужиками, которые никогда не сядут в кресло Гарри Трумэна Танцзал находился за пределами моей территории, поэтому пацан так и остался для меня неизвестным конкурентом — просто один из тех стервятников, что описывали круги над спивавшимся «старым» ночным сторожем.