— К чему это клонится? — спросил Пруцкий, ерошась и покручивая усы.

— К тому, чтобы избежать дуэли, — возразил Граба, — дуэли, которая не даст вам новых лавров, а для меня будет прискорбной крайностью.

— Отказаться от нее поздно: мы должны драться! — закричал Пруцкий, ероша волосы.

— С моей стороны одно условие, — сказал хладнокровно Граба.

— А, уже и условия! Слава Богу! — злобно пробормотал Пруцкий.

— О, да, с условием! У вас верно есть пистолеты, пан Константин?

— Есть превосходнейшие — Лазаро Коминацо.

— И уже заряжены?

— Только что заряжены.

Пруцкий не без испуга посмотрел на всех.

— Об одном только прошу вас, — прибавил Граба, — позвольте мне показать вам свое искусство стрелять; потому что вызывать меня на дуэль, значит, подвергнуть себя вернейшей опасности.

— Вы слишком самоуверенны! — с беспокойством закричал вызывающий.

— Можете называть меня, как вам угодно, но почтеннейший хозяин нам даст пистолеты и пойдет с нами в палисадник.

Все пошли за Грабой, который сильной рукой толкнув забитую на зиму дверь, первый вышел на двор. Сперва он удостоверился, что избранный для опыта плац огорожен высоким забором, потом поставил доску в тридцати шагах, велел вбить в нее десять крепких гвоздей и, рассмотрев пистолеты, сказал Пруцкому:

— Если я один раз дам промах, тогда вы имеете полное право смеяться надо мною.

Говоря это, Граба в мрачном молчании, которого никто из присутствующих не смел прервать, выстрелил десять раз и засадил десять пуль на острия гвоздей.

— Превосходные пистолеты, — сказал он, обращаясь к хозяину, и, взяв Пруцкого за руку, прибавил:

— Теперь скажите мне, честно ли будет с моей стороны драться с вами?

Пруцкий, бледный, что-то бормотал.

— Стрелять в доску не то, что в человека, — вмешался Самурский.

— Без всякого сомнения, — сказал Граба. — Итак, если пану Пруцкому угодно, я к его услугам.

Но Поливода стал посредником, и противники помирились, подав друг другу руки. Граба удалился, сопровождаемый косыми взглядами молодежи.

— Почтеннейшие господа! — сказал Паливода, бросаясь на стул, когда дверь за Грабой затворилась. — Я уважаю этого человека не за то, что он так отлично стреляет, но за его характер и смелость, с которою он высказывает горькую истину человеку. Я признаюсь вам, мне даже больно, что я должен его уважать. Он раскрыл мне глаза; я решительно отказываюсь от предводительства, оно не по мне.

— Как, ты отказываешься? — закричали молодые люди, толпой окружая Паливоду.

— Неужели ты до такой степени слаб?! — крикнул Самурский, трагически подымая чубук вверх.

— Ты можешь это приписывать малодушию; мне все равно; но верно только то, что предводительство мне ни к чему не пригодится, и я не хочу быть кандидатом.

— Вот как! — закричал, ломая руки, Самурский, имевший свои виды в избрании предводителем пана Константина: он рассчитывал получить управление деревней, смежной с его хутором.

— Благодарю вас, господа, за добрые желания; но я вовремя осмотрелся и вижу, что, кроме стыда, я ничего бы не получил.

— Тебя, наверно, бы избрали! Клянусь Богом избрали бы! — кричал Самурский.

— Нет! — равнодушно возразил Паливода.