И все-таки: какой интернат у ее сыночки хороший! Всему научили: и в туалет ходить, и попу вытирать, и ложкой кушать. Руки мыть умеет. Но не любит. Она дома его и не заставляет, в понедельник утром его умоет. А так – уж какой такой грязи он в собственном доме наберется! Ничего. Главное, нарадоваться друг другу, наговориться.

Нюра рассказывает Васильку про чужую собаку, про то, что во вторник привезут новый песок в песочницы. Как она его весь просеет, чтобы не было камушков. Еще кормушки для птиц одни тут обещали сделать. Развесят они кормушки, прилетят разные птички: пи-пи-пи, чирик-чирик, тюк-тюк-тюк.

Васенька хохочет. Значит, правильно она это с кормушками придумала. Надо будет тех-то поторопить, чтоб к следующим выходным…

Спать ее дитя укладывается прямо в халате, чтобы с утра быть готовым взлетать и качаться, приближаться к небу и отдаляться.

Нюра любуется им, любуется. В кого он у нее такой? Кабы знать…

Она тогда пришла к доктору и спросила:

–  А можно забеременеть, если случайно в бане наденешь мужские трусы?

Доктор стал странно кашлять и хрюкать, и головой качать: нет, мол.

–  Тогда я не беременная, – свободно вздохнула Нюра.

Только врач знал больше, даром, что ли, учился!

–  Беременная, – постановил он. – Ну что, на аборт направлять?

–  Это зачем же? – обиделась Нюра.

Но она все равно ничего не могла понять, как это у нее возникло. Она тогда жила еще в общежитии бедной лимитчицей и вечерами ходила убираться в баню, чтобы не мешать своей соседке по комнате встречаться с женихом.

Мужики в бане ее не стеснялись, иногда наливали пивка. Чего не выпить пивка, если угощают? Да и предлагали-то обычно полкружечки.

Может, подмешали ей что в тот вечер? Ничего она не помнила и до сих пор не знает. Помнит только, что уже утром все смеялась со своей соседкой, трусы мужские семейные на себе показывала: во, доработалась! Трусы чьи-то в горошек на себя натянула. А как же тот мужик – без трусов домой поперся?

–  Ах-ха-ха-ха!!!

Ну и ничего. И хорошо. И все сладила. И квартиру заработала. И сын инвалид. И должность – начальник двора. Ничего. Жалко только, один он у нее. Случись что с ней – отнимут ведь все у него, беззащитного. Ему бы братика или сестричку. Чтоб не один. Чтоб вместе.

Да и зачем о печальном думать? У нее у самой еще сил полно. И в интернате, глядишь, Васеньку еще многому научат. Ему же четырнадцать всего. Ему еще расти и расти.

–  Ну, ты лучше не тяни, рассказывай!

–  Вот я и рассказываю. Подставляй давай спину… Она давно хотела ребеночка усыновить, эта американка. У нее почему-то своих детей не было. У них там как-то так получается, что все есть, а дети на свет появляться не хотят. А у нас полный развал и тьма египетская, но дети так и прут. Приключениям навстречу, что ли? Страданиям и унижениям? Или там, на небесах, праведников не хватает? Хотя какие из наших детей праведники в этой грязи? С другой стороны, не в благополучии же и заботах о себе они произрастут? Они же здесь намучиться должны, чтобы белые одежды на небесах обрести…

–  Нет, ну чего ты отвлекаешься все время? Ты ситуацию давай!

–  О’кей, ситуацию: американская баба хотела ребеночка. Давно. Кстати, мужа у нее не было. Самостоятельная, работающая женщина с домом, садом, бассейном, машиной и всякими другими удобствами. Все могла. Все, что задумывала, у нее получалось. Кроме ребеночка. Конечно, можно было бы усыновить какого-нибудь черненького младенчика из голодающей африканской страны или желтенького азиатика. Но ей хотелось белого, как она сама. Девочку беленькую. Чтобы со временем они стали подружками и можно было бы ее всему научить, что сама умеешь: губы красить так, чтобы помада не расползалась, брови выщипывать, ноги брить, морду кремом на ночь мазать, педикюриться регулярно, мужиков презирать.