Генри Лайон Олди. Чудовища были добры ко мнеЦиклоп - 1
И ветра жгучего как лед запомнил я порыв, И темной пропасти в ночи зияющий обрыв, И путников, бредущих в ад, покорных как рабы, И с Пращуром бессмертным бой у самых Врат Судьбы. Я смехом злым не провожал испуганных дриад, И темноглазый поводырь со мной спускался в ад. Но смерть отринула меня, не впавшего во грех, И по Великому Пути прошел я дальше всех. Р. Говард, «Вознаграждение»
– Он должен нас видеть, – сказал Конан. – Но почему не нападает? Он легко может пройти через это окно. – Он нас не видит, – ответил жрец. – Он охраняет дверь, к которой ведут узкие ступени. Его изображение передается через систему зеркал. Видите эти медные трубки? Мурило стало ясно, что жрец опередил свое время на века. Конан же просто счел все это магией, и даже не попытался понять что-либо из объяснений Набонидуса. Р. Говард, «Полный дом негодяев»
Пролог
Он ненавидел эту лестницу. Циклоп шел медленно, считая каждый шаг. Щербатые ступени потешались над ним. Словно орда нищих попрошаек, уложенных внахлест на бесконечный пандус, разинула рты в хохоте – да так и окаменела. Не слишком удачное сравнение, да. Циклоп был мало склонен к риторике базарного поэта, торгующего своей болтовней в кабаках: пять монет за сонет, а нет денег, так налейте кружку вина. Другое дело, что двадцать лет жизни бок о бок с Красоткой скажутся даже на дубовом чурбане. Сам не заметишь, как начнешь ронять перлы красноречия. «Перлы, – подумал он. – Ну и словечко…» На стенах копошились светляки. Мерцали слабыми, зеленоватыми огоньками. Светляков было много, их россыпи напоминали остатки ковра, в прошлом – богатого, яркого, но с годами превратившегося в драные лохмотья. Трепеща усиками, орда перемещалась вниз, к ступеням, и даже на ступени, пожирая тень Циклопа. На лестнице сделалось светлее, огни разгорелись от сытости. Стал слышен тихий скрежет жвал – так меч покидает ножны, окованные по краю металлом. От звука кости начинали мерзко вибрировать, и затылок ломило. Я устроил им пир, думал Циклоп, стараясь держать поднос ровнее. Здесь уже давно, кроме меня, никто не ходит. Трижды в день, если не чаще, я кормлю их моей темнотой. В остальное время светляки сидят на голодном пайке, довольствуясь тенями перил, а то и своими собственными. О да, моя тьма – лакомство. Сколько ни ешь, ее меньше не станет. На подносе дышала ароматным паром чашка жирного бульона. Сверху, в желтых промоинах, плавали три ломтика моркови, тонкие, как лепестки розы. Перстень Газаль-руза, вспомнил Циклоп. Маслянистое, тусклое золото. Морковный турмалин, в оправе из паучьих лапок. Красотка настраивала этот перстень, как музыкант – лютню. Подкручивала колки-невидимки, брала беззвучные аккорды, вслушиваясь в тишину, ловя мельчайшую, недоступную грубому уху фальшь. Турмалин менял цвет, подергиваясь по краям болотной кромкой. Для морковки – гниль. Для камня в перстне Газаль-руза – естественное состояние, дарующее силу. За этим маг и пришел, за это платил. – Скупердяй, – вслух сказал Циклоп. – Мог бы и накинуть… Рядом с чашкой на керамическом блюдце лежала половина вареного цыпленка. Пригодится, если у Красотки сегодня есть зубы. Если нет, на еще одном блюдце лежала другая половина цыпленка, освобожденная от костей и хрящиков, перемолотая в кашицу. Кубок с горячим вином, сдобренным пряностями. Сталкиваясь краями, посуда звякала в такт шагам. Чашка, два блюдца, кубок, на четвертый этаж, и не разлить, не обронить. Когда-то он, дурень набитый, завидовал волшебникам, чьи башни гордо высились над городами. Семь этажей. Десять. |
