Я представила себе пса, в отчаянии шкрябающего когтями входную дверь. И, опустив глаза, тихо сказала:

— Да.

Словно приговор себе подписала.

— Ясно, — жестко сказал художник. — Можешь идти.

И снова заводил карандашом по бумаге, начисто игнорируя мое присутствие.

С трудом передвигая одеревеневшими ногами, я вышла из мастерской.

Домой, наоборот, шагала быстро, отлично помня о причине своего поступка. Полностью сосредоточилась на скорости, о другом старалась не думать. И все равно, когда я добралась до своей улицы, уже было больше восьми. Раздававшееся из-за дверей тоскливое поскуливание, сменившееся при моем приближении отчаянным лаем, несколько примирило с реальностью. Я все-таки приняла правильное решение.

Когда я отперла и распахнула дверь, тут же попала «в объятия» пса. Он прыгал на меня с такой безудержной радостью, что я еле удержалась на ногах. А потом посторонилась, и он опрометью ринулся на улицу. Лапу задрал, едва успев соскочить со ступеней.

И снова я до глубокой ночи проплакала, зарывшись лицом в густую шерсть.

А наутро, чувствуя себя приговоренным, которого ведут на казнь, отправилась на Остров. Огонек надежды теплился, но очень слабый. Я понимала, что, вероятнее всего, уволена, пусть это и не было сформулировано вслух. Но убедиться в этом окончательно была обязана. Что ж, хотя бы в святая святых Омана побывала, посмотрела его картины. И то хлеб.

Дождь легонько моросил, а я в третий раз в жизни стучалась в дверь просторного одноэтажного дома. Все внутри сжалось, когда послышался щелчок отпираемого замка… А потом снова сжалось, но уже по другой причине. Потому что на сей раз открыл мне не Брик. На пороге стояла делового вида женщина, высокая, подтянутая, старше меня, наверное, вдвое.

Похоже, я не просто уволена. Мне уже нашли замену.

Впрочем, что тут удивительного? На такое место из желающих очередь должна выстраиваться. И дураков вроде меня нет, никто другой так просто свой шанс не упустит.

Я даже подумывала сразу попрощаться и уйти, но женщина заговорила первой.

— Вы, должно быть, геверет Дана Ронен? — спросила она.

Вот как, даже имя мое знает.

— Да.

Я высоко подняла голову, намереваясь с достоинством принять свой приговор.

— Проходите.

Женщина пропустила меня внутрь. Я вошла, отметив, что она не сочла нужным представиться. Следом за незнакомкой прошествовала по привычному маршруту. Заходить в мастерскую она не стала, покинула меня в кабинете, предоставив самой переступить последний порог.

Брик, как и вчера, стоял у мольберта и потому увидел меня не сразу. Я сделала несколько шагов и кашлянула. Хоть все и было понятно, сердце ушло в пятки.

Художник обернулся. Смерил меня долгим взглядом, а потом нетерпеливо поинтересовался:

— Ну, где тебя носит? У нас работа стоит. Давай сюда скорее, я, кажется, нашел правильный вариант.

От радости душа будто взлетела воздушным шариком, но ноги при этом приросли к полу.

— Ты чего? — нахмурил брови Брик, несмотря на свою увлеченность работой, заметивший, что со мной что-то не так.

— А я думала, вы меня уволили, — призналась я.

Глупо, конечно: к чему подавать человеку идеи? Но как-то само с губ сорвалось.

Оман нахмурился сильнее.

— С какой стати? — полюбопытствовал он.

Причем с таким видом, будто и в самом деле недоумевал.

— Ну как, вы же сами вчера сказали: готова уйти раньше из-за собаки… — пробормотала я.

— Ну и что? — передернул плечами Брик. — Мне было интересно, я задал вопрос. Ты ответила. На этом тему закрыли. Все. Любите же вы, женщины, нафантазировать глубинные мотивы там, где все лежит на поверхности, — пожурил он, вновь принимаясь разглядывать рисунок.