Сердце у меня тревожно замерло, и я послушно пошел за ней. По дороге она заметила у меня на руке часы, почему-то попросила их снять и вернулась в комнату, чтобы положить их на стол. Стараясь ступать бесшумно, мы прошли короткий коридор и вскоре оказались перед комнатой Сидзуко в японском доме. Раздвинув комнатную перегородку, Сидзуко замерла в страхе, как будто прямо перед собой увидела злоумышленника.
– Странно. Уж не ошиблись ли вы? Да и как смог бы этот человек средь бела дня проникнуть в ваш дом? – Не успел я произнести эти слова, как Сидзуко жестом велела мне замолчать и, взяв меня за руку, подвела к углу комнаты. Она подняла глаза кверху и подала мне знак прислушаться. Минут десять мы простояли, уставившись друг на друга и напряженно вслушиваясь в тишину. Дело происходило днем, но в комнате Сидзуко, расположенной в глубине просторного японского дома, не было слышно ни звука. Здесь стояла такая тишина, что можно было услышать, как стучит в висках собственная кровь.
– Вы не слышите тикания часов? – почти беззвучно спросила наконец Сидзуко.
– Нет. А где здесь часы?
Сидзуко не ответила и еще некоторое время продолжала напряженно прислушиваться к чему-то. Наконец, как будто успокоившись, она проговорила:
– Да, кажется, и в самом деле ничего не слышно.
Мы вернулись в гостиную, где прерывающимся от волнения голосом Сидзуко поведала мне о следующем таинственном происшествии.
Дело было так. Она сидела в своей комнате и вышивала, когда вошла горничная и подала ей уже известное письмо Сюндэя. К тому времени Сидзуко было достаточно одного взгляда на конверт, чтобы понять, от кого оно. Она взяла письмо в руки, и ее тотчас же охватило невыразимое беспокойство, но, поскольку отложить его в сторону значило бы обречь себя на еще большую тревогу, Сидзуко дрожащей рукой вскрыла конверт.
Узнав, что отныне кровавый замысел Сюндэя распространяется и на ее мужа, Сидзуко не могла найти себе места от страха. Повинуясь какому-то непонятному импульсу, она встала и направилась в угол комнаты. Как только она поравнялась с комодом, ее внимание привлек доносящийся откуда-то сверху едва уловимый звук, похожий на жужжание.
– Сперва я решила, что у меня просто шумит в ушах, – продолжала Сидзуко, – но, внимательно прислушавшись, поняла, что природа этого звука совершенно иная – он напоминал мерное постукивание одного металлического предмета о другой: тик-так, тик-так.
Сидзуко сразу же пришла к выводу, что где-то наверху скрывается человек и что странный звук – это тикание его карманных часов.
Не окажись Сидзуко в углу комнаты, не будь в комнате так тихо, наконец, не будь ее нервы напряжены до предела, вряд ли ей удалось бы расслышать это слабое, едва уловимое постукивание. А что, если это было просто тикание часов, находящихся где-то рядом? Тогда этот звук мог быть отражен потолком по тем же самым законам, по которым преломляются лучи, и его можно было принять за исходящий с чердака. С этой мыслью Сидзуко внимательно осмотрела все вокруг, но ничего похожего на часы не обнаружила.
Она вдруг вспомнила фразу из письма Сюндэя: «Кто знает, быть может, и теперь я, ставший твоей тенью, смотрю на тебя из какого-нибудь угла твоей комнаты…» Сидзуко инстинктивно взглянула наверх. Как раз над ее головой в потолке зияла щель, образованная слегка отодвинутой потолочной доской. В этот миг ей почудилось, что там, в темноте, в этой щели сверкали глаза Сюндэя.
«Так это вы, Хирата-сан?» – вне себя от ужаса произнесла Сидзуко. Затем, не сдерживая слез, она с видом воина, вынужденного сдаться врагу, заговорила с человеком на чердаке. В тихом голосе Сидзуко звучала искренняя мольба: «Что бы со мною ни стало, я не боюсь. Я готова на все, лишь бы вы наконец успокоились. Можете даже убить меня, если вам это угодно. Прошу только оставить в покое моего мужа. |