|
Раз так – значит, так тому и быть. Все равно придется признаваться, так уж лучше сейчас. Надя переобулась в домашние тапочки и решительно двинулась к себе в комнату. Однако не успела она пройти и двух шагов, как из гостиной донесся хорошо поставленный голос матери: – Надежда, это ты пришла? – Я, мам, – откликнулась девушка. – Иди сюда. Надя вошла в комнату, пытаясь выглядеть спокойной и одновременно стараясь побыстрее определить настроение матери. Настроение, похоже, было – хуже некуда, не зря же мама назвала ее Надеждой, а не Наденькой, как обычно. Тамара Леонидовна, в свои пятьдесят выглядящая лет на тридцать пять, без единого седого волоса в длинных густых темно-русых кудрях, сидела в кресле, облаченная в лиловый атласный пеньюар с рюшами. Спина прямая, голова гордо поднята, в изящной руке – дымящаяся сигарета, вставленная в тонкий мундштук. Воплощенная неприступность и бескомпромиссность. В общем, поняла Надя, ничего хорошего ее не ждет. – Где ты была? Только не ври, что на комсомольском собрании. Так где же? Откуда ты явилась в одиннадцать часов? – Я была… с мальчиком… ну, то есть с молодым человеком. – Неужели? И давно ты с ним знакома? Правду Надя говорить и не собиралась, иначе сразу выяснится, что она соврала не только сегодня, но делала это систематически на протяжении нескольких месяцев. – Со вчерашнего дня. Знаешь, мама, он такой славный. Хочешь, я приглашу его к нам? Ты с ним познакомишься и сама увидишь, какой он чудесный. Лицо Тамары Леонидовны заметно смягчилось, теперь оно выражало живейший интерес. Уже не так важно, почему дочь солгала, гораздо важнее, что за мальчик у нее появился. – Ну, насчет приглашения к нам – я бы спешить не стала, – в голосе матери появились царственные интонации, – может быть, он тебе скоро разонравится, так что и огород городить ни к чему. А кто он? Ваш, консерваторский? – Нет, он художник. – Как интересно! – Тамара Леонидовна похлопала ладонью по стоящему рядом дивану. – Иди-ка сюда, сядь, расскажи мне о нем подробнее. Как его зовут? – Сережа. Сергей Юрцевич. – И сколько ему лет? – Ну… он старше меня. – Намного? – На четырнадцать лет. – На четырнадцать лет? То есть ему тридцать четыре года? Господи, Надюшечка, да он для тебя старик! Надюшечка. Значит, мама уже не сердится, наоборот, она готова к доверительному разговору. Вот и отлично. – Ой, мама, – Надя сморщила носик, потянулась к матери, прижалась щекой к ее обтянутому прохладным атласом плечу, – ну а вы с папой? Он тебя на двенадцать лет старше, и ничего. – Сравнила! Впрочем, ладно… – Тамара Леонидовна загасила сигарету и повернулась в кресле так, чтобы видеть дочь. – И что, чем он занимается, этот твой Сережа? – Я же сказала, он художник. Пишет картины. – Он член Союза художников? У него своя мастерская? – Нет… Он просто художник, учился в Мухинском училище в Ленинграде. – Интересно. Чем же он на жизнь зарабатывает? Если бы его картины продавались, я бы слышала его имя. Как ты сказала? Юрцевич? Нет, не слыхала. На что же он живет? – Мам, я только вчера с ним познакомилась, откуда же мне знать? Неудобно у человека с первой же встречи спрашивать про деньги, правда? Кажется, он преподает в какой-то художественной школе. Надя отлично знала, что это только часть правды, но в ее ситуации правду и надо выдавать частями, маленькими такими порциями, иначе можно на корню все дело загубить. |
