— Так ты… Кром, как это называется… Упал в обморок?

— Угу, — Иава снова хихикнул, но лицо его помрачнело.

Конан открыл рот и, трясясь в беззвучном хохоте, начал сползать по стене вниз.

* * *

Гринсвельд стоял на четвереньках перед окном, где снова трепетало в солнечных лучах зеркальное отображение варвара. Если бы только он обладал способностью убивать взглядом на расстоянии, мальчишка и его спутник сейчас бы уже бродили по Серым Равнинам бесплотными, ни на что не годными тенями.

Горилла Грин обожал свою игру; он жил ею так, как люди живут мечтой либо надеждой. Он просчитывал каждый ход, испытывая при этом невыразимое и ни с чем не сравнимое наслаждение, и как сладко было потом наслаждаться очередной победой! Да и что может быть лучше игры, где правила диктует только один участник, нарушая их тогда, когда ему того захочется? И вот сейчас его жизнь — именно жизнь! — разрушена двумя недоносками, кои осмелились сами придумывать правила в чужой игре…

Звериная сущность, ценою неимоверных усилий запиханная гориллой в самую глубь, снова начала проявляться, и справиться с ней он уже не мог. Дикая от природы необузданная сила и страсть разрывали его с прошлого вечера, когда он, уверенный в том, что враги его уже изжарены и съедены ублюдками из Алисто-Мано, опять увидел их — живых и совершенно невредимых — у берега моря. Только Густмарх знал, как бесновался Горилла Грин, как прыгал из угла в угол по залу, как катался по полу, издавая хриплые гортанные звуки, издавна присущие его обезьяньему племени. Так продолжалось всю ночь и все утро.

Совершенно изможденный, днем он не стал ставить зеркало, интуитивно боясь вновь увидеть варвара и вновь перенести столь утомительный припадок бешенства. Но к вечеру не выдержал. В конце концов, должен же он быть готов к встрече гостей!

То, что отразилось в оконном стекле, едва не заставило его расстаться с жизнью самостоятельно, со всей силы треснувшись лбом об стену: враги его правили к Желтому острову, не остановленные ни морским чудовищем, ни штормом, ни дырой в днище лодки. Все, о чем так молил он Густмарха, осталось нереализованным. И те великолепные картины гибели двух искателей приключений, что беспрестанно рисовало его воображение, превратились в прах, в дым! Гу — идиот с ослиной башкой — даже не подумал исполнить нижайшие просьбы своего раба. Раба? Ну уж нет. Теперь — нет.

Гринсвельд подскочил, обливаясь слюной, которая потоком извергалась из его оскаленного рта, и прыжками ринулся вниз.

* * *

— Тупик, — объявил Конан, остановившись перед сплошной стеной, завершающей подземный ход.

Иава подошел, с сомнением оглядел плиту, сплошь усеянную вонючими рыхлыми лепешками непонятного происхождения. Если бы они лежали на полу, шемит без труда установил бы, откуда они взялись, но на отвесной стене…

Конан треснул по ней рукоятью меча, и тут же лепешки с чавканьем попадали вниз, осыпалась труха, обнажая трещины в древнем камне; вдвоем они ощупали каждую выпуклость, каждую впадинку на плите, но ничего такого, что могло бы открыть им вход в башню, не нашли. Тогда варвар попытался сдвинуть эту стену руками. Наклонив-шись, он засунул пальцы под самое ее основание, напрягся — вены на шее и лбу его вздулись так, что шемит начал опасаться за здоровье приятеля — и…

— Помоги… — прохрипел Конан, обливаясь потом.

Иава подскочил, ухватился за плиту с другой стороны.

С удивлением почувствовал он, что камень дрогнул, поддаваясь. Застонав в унисон, спутники сделали рывок, еще один, еще… Стена, приподнятая от земли на целый локоть, пошатнулась в их руках, и вдруг повалилась, увлекая за собой не удержавшегося на ногах Иаву.