Да, и еще! На парадном крыльце великокняжеского палаца, в окружении многочисленной шушеры-мушеры, стояли две особы в черном. Одну из них я сразу узнал, это была наияснейшая княгиня Нюра, теперь, правда, просто вдова. А эта юная особа, стоявшая возле нее, это, как я догадался, и была та самая княжна Алена, о которой я в последнее время был достаточно много наслышан. Да она и вправду была весьма миловидна, сразу отметил я, не удержался, улыбнулся и весьма любезно кивнул в ее сторону. Похоже, она заметила мой жест, потому что сразу смутилась.

Однако я снова отвлекаюсь! Так вот, площадь была полна всякого рода людьми, гремела музыка. Потом пан Талала дал отмашку, и наступила полная всеобщая тишина. Пан Грютти и его паны вышли вперед, положили Цмоков череп на землю и вернулись в строй. Тут стало еще тише, хотя, прежде казалось, тише уже некуда. Но было.

Когда же терпеть эту гнетущую тишину стало уже просто невозможно, я, согласно знаку пана Талалы, выехал вперед, к черепу, и сказал краткую, но дельную, без всякого бахвальства речь, в которой поведал собравшимся о своей битве с Цмоком, после чего снял шапку и принялся раскланиваться во все стороны. Ответом мне были радостные возгласы, кличи «Сто лет!» и прочее. Громче всех, как мне показалось, кричал полковник Сидор Зуб, славный рубака и добрый стрелок, жаль, что его с нами не было.

Но, честно скажу, я тогда смотрел не на пана полковника, и вообще ни на кого из них, а только на княжну Алену. Она была, я повторяю, очень и очень мила. Пан Талала, подошедший ко мне, перехватил этот мой взгляд и стал заговорщицки мне подмигивать. Это мне очень не понравилось, потому что я не люблю, когда кто-то пытается что-то решать за меня. Но, похоже, все у них уже было решено, пан Талала ухмылялся, а княжна Алена краснела все больше и больше.

Тем временем наше всеобщее торжество продолжалось. Вновь наступила тишина, и пан Талала, великий крайский маршалок, передал слово пану Мацею Вужаке, великому крайскому писарю. Пан великий крайский писарь выступил вперед и зачитал бумагу, из которой я узнал, что вчера здесь, в Глебске, был созван Наисрочный Сойм, который наисрочно же избрал из своего состава Наисрочную комиссию. Председателем этой комиссии был назначен Горельский староста пан Гардусь Гопля, а секретарем пан Халимон Деркач, покойного, земля ему колом, князя Мартына дядя по кудели. Га, вот так воронье, подумал я, но промолчал.

Пан староста и пан Деркач вышли вперед, пан староста, а теперь еще и председатель, кивнул, и пан секретарь зачитал теперь уже их, Наисрочной комиссии, бумагу. Из этой бумаги следовало, что ввиду крайне чрезвычайного положения, которое нынче сложилось в нашей державе, их комиссия предлагает Высокому Сойму внести в наш Статут соответствующую поправку, которая вновь, после многовекового забвения, восстанавливает у нас наследственную форму правления, ибо, как было там же сказано, только наследственная, крепкая рука сможет покончить со всеми теми беспорядками, которыми нынче охвачен наш многострадальный Край. После чего, как только пан Деркач закончил чтение, пан Гопля повернулся к панам депутатам и спросил, есть ли у них на это сгода. «Сгода! Любо!» — дружно закричали паны депутаты, они явно заранее знали, что и по какому поводу им нужно будет кричать.

Но и это не все! Не успел я как следует осмыслить услышанное, как у них слово опять взял пан Талала. Он предложил избрать нашим Великим, теперь уже с наследными правами князем…

Да, вы угадали — именно меня, победителя Цмока, устрашителя хлопов, и еще многое и многое другое. Ответом на подобное предложение было опять же всеобщее «Любо!».

Однако даже и на этом они тогда не остановились. Слово, опять, теперь уже ни у кого не спрашивая, взял пан Гардусь Гопля, староста и председатель, и сказал, что какими бы кардинальными ни были нынешние наши изменения в Статуте, мы тем не менее должны придерживаться некоей правопреемственности власти, а посему он предлагает в некотором роде возродить еще одну, совсем уже древнюю нашу традицию, согласно которой…

Тут он замолчал и многозначительно посмотрел вначале на меня, а потом на княжну Алену.