Говорить о том, что могло бы быть, но не сбылось, стало бессмысленно и скучно. С полчаса еще поговорили о чем-то несущественном. О нехватке продуктов питания и воды говорить избегали. Знали: в море им никто ничем не поможет, надо терпеть до Константинополя.
С наступлением сумерек крейсер сбавил скорость и затем лег в дрейф, поджидая отставших.
Гости воспользовались этой остановкой, и катер Главнокомандующего развез их по своим кораблям.
Котляревского Врангель попросил остаться. Они поднялись в каюту Врангеля, и вскоре капитанский вестовой принес им поднос с чаем и различной сдобой, которую ухитрялся выпекать кок на корабельном камбузе.
— Я рад, что вы вернулись, что вы с нами, — заботливо усаживая Котляревского в кресло возле круглого резного столика, сказал Врангель и пожаловался: — Устаю от пустопорожних разговоров, вроде нашего сегодняшнего: что могло бы быть, но не сбылось.
— Не уверен, что вы правы, Петр Николаевич, — сказал Котляревский. — Самое время проанализировать то, что произошло. Если не нам с вами, то тем, кто придет нам на смену, это может пригодиться.
— Только не сейчас, — качнул головой Врангель. — Для этого наступит другое время. Когда все станет на свои места.
— Тогда все уйдет в давность, покроется патиной времени. Исчезнут из памяти мелочи, детали. А ведь дьявол кроется именно в них.
— Понимаю. Я и сам, когда остаюсь наедине, часто мучаю себя вопросами: что могло быть, но не сбылось? Почему? Где я ошибся?.. Надоело! Пусть другие!
— Другие не знают то, что знаете вы. Они не знают, почему вы поступили так, а не иначе.
— Ну и пусть! — упрямо повторил Врангель. — Мне было бы даже интересно когда-нибудь прочесть, как будущие историки оценят нынешние события. Если власть так и останется за большевиками, мы — злодеи и все наши поступки оценят как кровавые, злодейские. Ну, а если все же мы вернем себе Россию, те же самые историки напишут о жалкой кучке бандитов, которые почему-то называли себя большевиками… Нет одной правды. Их, как минимум, две, а то и больше.
В каюте было прохладно. Они обнимали ладонями горячие подстаканники, и им казалось, что тепло кипятка постепенно перетекало в их тела.
— А если говорить серьезно, Николай Михайлович, я пришел к неутешительному выводу: это я во всем виноват, — сказал вдруг Врангель. — Да-да! Я сам!
— Та-ак! — Котляревский удивленно посмотрел на Врангеля и даже растерянно поставил на столик стакан: — Надеюсь, вы это иносказательно?
Врангель не ответил.
— Если иносказательно, тут я вас понимаю. Полководец, проигравший сражение, уже потому виноват, что он его проиграл. Весь спрос с него. Никто не станет вникать слишком глубоко. Скажем, кто-то несвоевременно подвез боеприпасы, где-то задержался транспорт, и с опозданием подошло подкрепление, неудачной оказалась позиция, и прочее, и прочее. Десятки разных причин. Кому какое до всего этого дело? Судят по результату.
— Все намного сложнее, чем вы себе это представили. На полководца работают все армейские службы, от разведки, артиллерии, саперов до топографов и метеорологов. Полководец получает все необходимые ему данные. Он знает все, что только он хочет знать. Все, до мелочей. Именно поэтому его уму, его таланту, интуиции доверяют тысячи и тысячи людей, — Врангель поднялся с кресла и, со стаканом в руках, стал медленно ходить по каюте, — Как все просто: меня вооружили всеми необходимыми знаниями, и теперь только от меня, от моего таланта зависит и жизнь людей, и исход операции. Так ведь?
— Пожалуй, — согласился Котляревский. — Объективно, так.
— Слушайте дальше! Кто-то недостаточно точно проанализировал возникшую на данный момент ситуацию. |