|
Клади, на левый борт. На тебе, как помнишь, два вахтенных поста. Чу, на тебе ходовая рубка и вахта правого борта. Придется тебе вновь вернуться в… прежний вид. Ну, вперед, гвардейцы кардинала… – С головой на месте, с кишками на копье! – ответил вслед Олес. Видимо, напутствовал по-гаэдарски уходящих на ратное дело. Сварог пропустил дам вперед, а сам задержался на пару секунд в салоне. Оставалось у него еще одно небольшое интимное дельце. Он окинул взглядом поле боя, подошел к одному из погибших охранников, наклонился… И на верхнюю палубу, под теплый проливной дождь, Сварог ступил уже в личине гидернийского моряка. Его плечи, обтянутые военно-морским форменным камзолом, мигом промокшим, теперь украшали эполеты с короткой серебристой бахромой и с двумя ромбиками посередине. Звание, присвоенное Сварогом самому себе, по-гидернийски звучало как бертольер, что примерно соответствовало званию мичмана на российском флоте. Ну не адмиралом же карабкаться к матросу, в самом-то деле… А вот мичман в самый раз. Трудностей с доступом к прожектору возникнуть не должно, если, конечно, не предусмотрен особый пароль, – но это было бы уж прямо-таки параноидальным перебором в бдительности и секретности… Короче говоря, перебора не случилось и убивать матроса липовому бертольеру не пришлось. Сварог вскарабкался по скобам, одна над другой приваренным к стене палубной надстройки («по скоб-трапу», – услужливо подсказала память вычитанное где-то название), и без лишних разговоров ткнул «клювом ястреба» в сонную артерию промокшего до костей матроса – когда тот, задрав подбородок к черному небу, отбарабанивал рапорт, перекрикивая вой ветра: – Мастер бертольер, за время несения службы… Вот беда-то, так и не узнал Сварог – может, чего и случилось за время несения… Матроса он связал и вдобавок прикрутил к поручням, ограждающим площадку вокруг корабельного прожектора. Аккуратненько снял с его шеи подзорную трубу. похлопал по плечу «Извини, дружок», выпрямился, поглядел в сторону берега. Сквозь нагретый пожарищами дождь, сквозь туман, поднимающийся с палуб, сквозь мрак видно было, прямо скажем, хреново, однако и увиденного было достаточно, чтобы оценить размах катастрофы. Материк Атар погибал. Атар отмучивался в последних, агонических судорогах. Атар задыхался в дыму. Отсюда материк представал адским скопищем черных клубов. Таким же, как небо над головой. Небо, заваленное смоляными тучами, полосовали грозовые всполохи, будто наверху велись грандиозные сварочные работы. А дымовую завесу над землей пробивали гигантские огненные фонтаны, в появляющиеся иногда просветы удавалось разглядеть красные языки раскаленной лавы, стекающей с гор. Даже здесь грохот стоял такой, что аж зубы ломило, а что делается там, на суше, и представить себе невозможно… «За такую погоду вешать надо», – некстати припомнился Сварогу один из афоризмов незабвенного капитана Родимчика. Обзор был преотличный, как с «чертова колеса» – площадка с прожектором была одной из самых верхних точек корабля… Которая, конечно, никакая не площадка, а что-нибудь заковыристое, по-моремански сочное – вроде бом-брамс-перестаксель, в акулу душу твою мать… Эх, несилен он в военно-морской терминологии, что поделать. Трап лестницей, понятно, не обзовет, фальшборт оградкой тоже, даже военный корабль судном не обругает, но всяких там брамселей и салингов мы не проходили, что сие такое, нас не спрашивай, брам-бакштагов от брам-гинцев не отличим… А вот стопор, как ни крути – он и в море стопор. Точь-в-точь такой же конструкции, как на лебедках, которыми корчуют деревья трудолюбивые садоводы планеты Земля… Ах, раскудрить вперехлест, весь птичьим дерьмом перемазан… Убрав зажим с зубьев проворотного механизма, Сварог развернул прожектор к берегу. |
