Рывки вездехода не слишком отличались от движений, к которым приходилось приноравливаться на спине чуткого четвероногого животного, и дети освоили это искусство чуть ли не раньше, чем научились ходить.
Несмотря на формальную герметичность вездехода, детские лица и одежду пятнала пыль. Такова была суровая реальность на Ахероне: неважно, как плотно ты все запечатывал, пыль всегда ухитрялась найти дорогу в машины, конторы, дома. Один из ранних колонистов придумал этому феномену название, которое выглядело больше описательным, чем научным: «частичная диффузия». Ахеронская наука. Обладавшие более живым воображением колонисты настаивали на том, что пыль – разумна. Что она затаивается и ждет, когда приоткроются дверь или окно, после чего целенаправленно бросается внутрь. Домохозяйки в шутку спорили о том, что быстрее: постирать одежду или выбить.
Расс Джорден вел тяжелый вездеход, объезжая вокруг валунов, которые были слишком велики, чтобы через них переехать, прокладывал путь в узких расселинах плато. Его усилия подкреплял непрерывный писк локатора. «Музыка» эта усиливалась по мере того, как они приближались к источнику электромагнитных помех, но Расс упрямо не сбавлял звука. Каждый писк заключал в себе мелодию, подобно звону старых кассовых аппаратов. Энн в это время следила за состоянием вездехода и систем жизнеобеспечения.
– Посмотри на эти жирные, сочные, кривые магнитного поля, – Джорден постучал пальцем по экранчику справа. – И все это мое, мое, мое. Лайдекер сказал, что Симпсон так сказал, и это есть в записи. Теперь они не смогут отобрать у нас находку. Даже у Компании не получится. Мое, все мое.
Жена оглянулась на него с улыбкой.
– Наполовину – мое, дорогой.
– И наполовину мое!
Жизнерадостное надругательство над основами математики исходило от дочери Джорденов, Тритончика. Ей было шесть лет, а, значит, почти десять. В Тритончике крылось больше энергии, чем в родителях и вездеходе вместе взятых. Расс, не отрывая взгляда от приборов, нежно ухмыльнулся:
– Слишком много у меня партнеров.
Девочка играла со старшим братом, пока, наконец, полностью его не вымотала.
– Папочка, Тиму скучно, и мне тоже. Когда мы вернемся в город?
– Когда разбогатеем, Тритончик.
– Вечно ты так говоришь, – девочка, гибкая, как выдра, вскочила на ноги. – Я хочу обратно. Хочу играть в «Лабиринт монстров».
Брат встал с ней нос к носу.
– В этот раз будешь играть одна. Слишком много жульничаешь.
– Вот и нет! – Тритончик уперлась кулачками в узкие бедра. – Я просто лучше всех играю, а тебе завидно.
– Не завидно мне! Ты пролазишь в такие места, где мы не помещаемся.
– И что? Вот почему я – лучшая!
Их мать на секунду отвлеклась от экранов и показаний приборов.
– Прекратите. Если узнаю, что кто-нибудь из вас снова играл в воздуховодах, я с вас шкуру спущу. Такие игры не просто нарушают правила колонии, они опасны. Что, если вы оступитесь и свалитесь в вертикальную шахту?
– Ну ма-ам, это ведь совсем глупым надо быть. Кроме того, все дети играют, и еще никто не поранился. Мы осторожные, – Тритончик снова заулыбалась. – И я – лучшая, потому что залезаю в такие места, куда больше никто не может.
– Как маленький червяк, – брат показал ей язык.
Тритончик ответила тем же.
– Бе-бе-бе! Завидно, завидно!
Тим сделал вид, что хочет ухватить ее за язык, и Тритончик с визгом нырнула за переносной анализатор руды.
– Слушайте, – в голосе Энн Джорден звучало больше любви, чем злости, – успокойтесь на пару минут, хорошо? Мы почти закончили и скоро повернем обратно к городу, так что…
Расс Джорден привстал с кресла и уставился на что-то через ветровое стекло. |