— Они, должно быть, где-то в ящике.

Бетти сохранила каждое, даже самое маленькое напоминание о дочерях, включая вещи, из которых они выросли. Анна поищет их на чердаке, когда придет домой.

— Рядом с вещами папы, — рот Моники скривился от отвращения. — Я поверить не могу, что она не выкинула весь этот хлам после его смерти. — Моника бросила презрительный взгляд на рамочку с фотографией двадцать на двадцать пять, на которой были запечатлены их родители. Фотография, сделанная как раз перед тем, как Джо поставили диагноз — рак, стояла на каминной полке. Это была единственная фотография их отца, стоявшая на видном месте, и причиной, по которой она здесь стояла, являлось то, что отсутствие семейных фотографий выглядело бы странным.

Анна пожала плечами:

— Сентиментальные воспоминания, наверное.

— Да, почему бы и тебе не лелеять память о том, как из тебя делали отбивную?

— Он не был таким все время. — Анна почувствовала, что должна напомнить ей об этом.

— Давай, продолжай защищать его. Разве это не твоя работа? — Моника повернулась к Анне и твердо посмотрела на нее. Было похоже на то, что она ищет способ дать выход чувствам. Но затем Моника, казалось, сама поняла это и лишь устало вздохнула.

— Не обращай на меня внимания. Сделай мне коктейль, пожалуйста. Это успокоит мои нервы.

Анна многозначительно взглянула на часы. Обычно Моника держалась до обеда. Если она начинала пить так рано, тогда только Господь Бог знает, на что она будет похожа к концу дня.

Как оказалось, Анна переживала напрасно. Моника была в ударе, потчуя Тьерри, маленького лысеющего человечка с раздражающей привычкой стучать руками по коленкам, историями о тех днях, когда она была некоронованной королевой Голливуда. Тьерри и его бригаду Арсела накормила сэндвичами, после чего им предоставили возможность свободно бродить по дому и выбирать место для съемок. Моника даже звука не издала, когда один из гостей врезался в стену своей камерой, оставив на обоях жирный след.

Они закончили только после четырех часов. Анна изнемогала от усталости — она целый день провела на ногах, — но глаза Моники блестели, как сапфиры в ее серьгах, и не только оттого, что она была в центре внимания. В этой диетической коле, которую она цедила весь день, было что-то еще кроме содовой. Когда Анна помогала сестре подняться с дивана и пересесть в коляску, беглый взгляд на сумочку, висевшую на ручке коляски, подтвердил ее подозрения, так как оттуда ей подмигнула торчавшая из-под пачки салфеток серебряная фляга.

— Я только надеюсь, что живу не для того, чтобы жалеть себя, — голос Моники звучал пренебрежительно. — Я ведь не очень перебрала? — спросила она, внимательно глядя на Анну.

Другими словами, заметили ли гости, что она была пьяна?

— Все прошло отлично, — Анна была более лаконична, чем обычно.

Моника взглянула на нее с неодобрением.

— Кажется, кто-то сегодня выпил «Озверинчик»?

Это было выражение их матери, и оно очень странно звучало из уст Моники.

— Я просто устала, вот и все.

Анна провела рукой по волосам. Это, наверное, был самый неприятный момент в ее жизни, но она должна сбросить с плеч этот груз. Иначе она может пережить повторение вчерашнего празднества.

Анна прокашлялась.

— Послушай, я хотела с тобой кое о чем поговорить.

Моника прищурилась.

— Я вся внимание.

— Ухаживать и за тобой, и за мамой — это слишком. Мне нужно больше свободного времени.

— Продолжай.

Подавленный тон Моники должен был просигнализировать Анне, что нужно остановиться, но она уже вошла в раж.