Между «да» и «нет» пролегает целая жизнь. Именно в этом заключается разница между той дорогой, по которой ты идешь, и той, на которую ты не свернул. Именно тут зияет зазор между тем, кем ты хотел стать, и тем, кем ты являешься. Именно это пространство ты в будущем заполнишь ложью, причем обманывать будешь только самого себя.

Я стер свое имя с доски. Затем взял ручку и написал его заново, став двенадцатым и последним присяжным, приговорившим Шэя Борна к смертной казни.

Одиннадцать лет спустя

1

Если бы Бога не было, его следовало бы изобрести.

Люсиус

Понятия не имею, где держали Шэя Борна, пока он не оказался у нас Я знал только, что он сидит здесь, в тюрьме штата в Конкорде. Я до сих пор помню, как смотрел новости в тот день, когда объявляли приговор, и внимательно изучал внешний мир, к тому времени уже изрядно померкший в памяти: неотесанный камень на облицовке тюрьмы, золотой купол ратуши, да и просто формы дверей, сделанных не из металла или проволочной сетки. Тогда об этом деле гудела вся зона: куда, спрашивается, сажать заключенного, приговоренного к смерти, если в твоем штате уже сто лет никого к смерти не приговаривали?

Хотя ходили слухи, что в тюрьме есть пара камер для смертников – неподалеку от моей скромной обители в секторе строгого режима, на ярусе I. Крэш Витал, который готов был высказаться на любую тему, пускай его никто и не слушал, рассказывал нам, что в этих камерах вместо матрасов постелены тонкие пластиковые плиты. Интересно, думал я, а куда они дели лишние матрасы, когда к ним перевели Шэя? Одно могу сказать наверняка: мы этих матрасов не видали.

Смена камер – привычное дело в тюрьме. Они не хотят, чтобы ты к чему-то привязывался. За пятнадцать лет, которые я здесь провел, меня переселяли восемь раз. Камеры, конечно, все одинаковые, разница только в том, с кем сидишь. Поэтому перевод Шэя на ярус I вызвал такой оживленный интерес.

Это, в общем-то, случалось нечасто. Мы, шестеро заключенный на ярусе I, радикально отличались друг от друга; чтобы один человек смог пробудить любопытство во всех нас – это, можно сказать, чудо. В первой камере проживал Джоуи Кунц, педофил, находящийся в самом низу тюремной иерархии. Во второй – Кэллоуэй Рис, официальный член Арийского братства. В камере номер три нашел пристанище я, Люсиус Фресне. Четвертая и пятая пустовали, так что мы знали: новенького посадят в одну из них. Оставалось только выяснить, ближе к кому: ко мне или к ребятам из последних трех камер – Техасу Риделлу, Поджи Симмонсу или Крэшу, самопровозглашенному лидеру яруса.

Когда шестеро надзирателей в шлемах, бронежилетах и забралах вели Шэя Борна по коридору, мы все как один прильнули к окошкам. Эскорт миновал душевую, Джоуи и Кэллоуэя и остановился прямо передо мной, чтобы я мог толком рассмотреть новобранца. Тот оказался парнем невысоким и тощим, с короткими каштановыми волосами и глазами как Карибское море. Это я знал точно, потому что последние каникулы мы с Адамом провели на берегу этого моря. Мне бы не хотелось, чтобы у меня были такие глаза. Не хотелось бы смотреть каждый день в зеркало и вспоминать то место, где ты уже никогда не окажешься.

Тогда Шэй Борн взглянул на меня.

Сейчас, пожалуй, самое время поведать вам, как я выгляжу. Лицо у меня такое, что охранники никогда не смотрят мне в глаза. Да я и сам порой предпочитаю прятаться в глубине камеры. Алые и фиолетовые язвы покрыты чешуйками. Ими усеяно все мое лицо от лба до подбородка.

Чаще всего люди содрогаются. Даже самые вежливые, вроде того восьмидесятилетнего миссионера, который раз в месяц приносит нам брошюрки, – даже он отводит глаза, как будто я выгляжу еще хуже, чем ему помнилось.