– Мне бы хотелось, чтобы у нас с тобой был хоть какой-нибудь наш дом, – сказала Джилл. – Но тебе этого не хочется, верно?

– Конечно, нет! – сказал я. – Мы и так достаточно часто видим друг друга. Чуть-чуть чаще – и мы просто подеремся.

– А мне это не мешает, – сказала Джилл и погрузилась в свое обычное молчание. Молчание ее не было обидным, но постоянно жить в такой атмосфере было трудно. Если Джилл замолкала, я никогда не знал, что ей сказать. До того, как я въехал в свой гараж, Джилл так и не произнесла ни единого слова. В конце концов я просто разозлился.

– Я иду наверх, – сказал я. – А ты можешь оставаться здесь и таращиться на эту стену, если тебе угодно.

– Извини, – сказала Джилл, стараясь сбросить с себя это молчание. – Уезжать всегда приятнее, чем возвращаться, правда?

Для некоторых из нас – что уезжать, что приезжать – все равно, но Джилл этого не знала.

На сей раз ей никак не удавалось выйти из своего мрачного состояния. Даже после того, как мы повозились в койке. Джилл так и лежала с открытыми глазами. От этого мне было как-то неуютно. Я слишком ощущал ее присутствие. Мы перетрахались, решил я.

А сказать друг другу нам было нечего. Мы просто лежали в одной постели и никак не могли заснуть.

– Наверное, нельзя по-настоящему узнать человека, пока с ним не поживешь вместе, – сказала Джилл. – Мне кажется, тебя это не очень-то волнует, потому что тебе на самом деле и не хочется кого-нибудь знать близко. У тебя, разумеется, нет ни малейшего желания узнать меня. Я сама навязалась тебе и настояла, чтобы ты знал обо мне хоть что-нибудь. Знаю, что тебе это не нравится.

– Тогда почему же ты все это не прекратишь? – спросил я.

На следующее утро я, проснувшись, увидел, что Джилл сидит в постели и рисует мою ступню. Она взяла какие-то старые карандаши и бумагу, которые нашла у меня. А на них была марка моей так называемой производственной кинофирмы. Она называлась «Сансет продакшнз». Джилл сделала, наверное, сорок набросков с моей ступни.

– У тебя необыкновенные ступни, – сказала Джилл. – Если бы не эти твои ступни, может, ты и смог бы меня убедить, что ты абсолютно бесхарактерный. У меня такое впечатление, что весь твой характер просто сосредоточился у тебя внизу, в ступнях. Они у тебя как у человека эпохи Возрождения.

Джилл, видимо, твердо решила видеть во всем только светлую сторону. Наверное, у половины тех ничтожеств, которые ни хрена не стоят, такие же интересные ступни. Устав рисовать мои ступни, Джилл изрисовала две или три страницы разными по форме женскими грудями.

– Это для твоей фантазии, – сказала она. – У меня-то никаких грудей нет вообще.

Джилл всегда отпускала едкие шутки по этому поводу, рассчитывая на мои уверения, что ее плоская грудь нам нисколько не мешает.

– Хватит с меня сисек, – сказал я. – Ради всего святого, я думал, ты уже от этой навязчивой идеи освободилась. Ведь трахают-то не сиськи!

Джилл растянулась на постели, и я потер ее соски.

– Все равно нельзя, чтобы грудь у женщины была меньше куриного яйца, – сказала Джилл.

Мы поели и еще немного поговорили о сценарии. Я снова переменил свое решение. Может, в конце концов, я и стану делать этот фильм вместе с ней. Когда я взвесил в уме все возможные «за» и «против», мне показалось, что игра стоит свеч.