– Мне кажется, это не Бертолуччи, – сказал я, искоса бросив взгляд на человека, сидевшего позади нас; на нем забавно смотрелись джинсы фирмы «Левис». – Я думаю, это какой-нибудь остолоп юрист.

– Много ты знаешь, – повторила Джилл. – Ты хоть что-нибудь знаешь про спортсменов?

– Был женат на спортсменке, – ответил я. – И в конечном счете, немножечко ее узнал. Почему ты спрашиваешь?

– Наверняка, они очень отличаются от меня, – сказала Джилл. – У них на первом месте тело, а не ум. Что видно уже по этим фотографиям.

Вскоре я погрузился в процесс поедания удивительно вкусного обеда. Пищу нам принесли, когда мы летели над штатом Аризона, и подавали почти до самого штата Огайо. Икра – над Каньоном, утка с апельсинами – над Скалистыми горами, мясо, запеченное по-алясски, – где-то к востоку от реки Миссисипи. Я без особого успеха попытался вспомнить, что было главным у Клаудии, – тело или ум. И то и другое всегда одерживали верх надо мной, так что я не знаю, какое это могло иметь значение.

– Конечно, ты слишком много думаешь, – заметил я, наслаждаясь десертом.

– Предполагается, что эта ремарка должна помочь? – спросила Джилл.

К этому времени земля под нами стала совсем темной, и замигали огоньки, как я подумал, там, где должны были находиться небольшие городки по берегам Аллегейни. Джилл теперь расслабилась, а я стал нервничать, как-то помрачнел, невзирая на все, что выпил и съел, и даже на бренди, который потягивал в этот самый момент.

Чувство жалости к себе самому, свойственное мне в обычных условиях, как-то всегда становится сильнее в сумерках. Иногда, безо всякой на то причины, я вдруг погружаюсь в это чувство, как-будто жалость к себе – это плавательный бассейн или же бегущая верховая волна.

Мое состояние жалости к себе было немедленно зарегистрировано на чутком радаре Джилл. Она тут же пробудилась из своего крепкого сна и спросила:

– Что с тобой?

– Продолжай спать, – сказал я, встряхивая в бокале бренди. Мне показалось, я произнес эти слова весьма весело и даже загадочно.

– Не трать на меня зря эти твои касабланковские жесты, – сказала Джилл. – В любом случае, на меня Хэмфри Бонарт никогда не действовал. Ты жалеешь, что не остался дома со своей девицей, да?

– Не так, чтобы уж очень с моей, – сказал я. – В конце концов, моя девица здесь при мне. У меня такое чувство, будто бы я слишком много раз побывал в гостях на этой вечеринке.

– Но ведь это м-о-я вечеринка, – сказала Джилл, и вид у нее был слегка обиженный. – Я имею основания позволить себе думать, что прийти в гости ко мне на вечеринку тебе было бы приятно.

– О, конечно же, приятно, – сказал я. – Иногда меня просто удивляет, почему это я сам никогда таких вечеринок не устраиваю.

– Когда ты пьешь бренди, то всегда несешь дерьмовую чушь, – сказала Джилл. – Всего-то два глотка бренди, а ты уже начинаешь строить какие-то теории и сам себя под них подгоняешь. Ты допустил только одну ошибку – ты слишком давно хандришь в этом Голливуде, и превратил его для себя в целый мир. Да и я тоже. Такая поездка должна была состояться намного раньше, и у тебя, и у меня. Когда мы приземлимся, я буду очень рада, – добавила Джилл. – Может быть, ты сойдешь с трапа и встретишь какую-нибудь дебютанточку. По мне – будь что угодно, только бы не видеть твоей хандры.