Бэйнс резко выпрямился, чувствуя растущую надежду, хотя все его суставы болезненно протестовали. Похоже, что это было символическое преступление, преступление со значением. Он с волнением вспомнил Хаборима, демона с горящим факелом. Если бы таких преступлений оказалось побольше…

Прием все более ухудшался, мучительные попытки уловить смысл утомляли Бэйнса. «Радио Люксембург», похоже, вышло из эфира или было забито атмосферными помехами. Бэйнсу удалось поймать «Радио Милана» как раз в тот момент, когда передавали, что теперь будут транслировать все одиннадцать симфоний Густава Малера — совершенно невероятная затея для любой станции, тем более для итальянской. Может быть, демоны решили таким образом пошутить? Так или иначе, в течение, по крайней мере, ближайших суток «Радио Милана» не будет передавать новостей.

Бэйнс продолжал настраивать транзистор. Странным образом появилось необычайное количество передач на языках, которые он не понимал и даже не мог узнать, хотя сносно изъяснялся на семнадцати и бегло говорил на некоторых — в зависимости от потребностей бизнеса. Но теперь словно кто-то установил антенну на Вавилонской башне.

На короткое время прорвалась английская речь. Но это лишь «Голос Америки» обличал агрессивные замыслы китайцев, взорвавших еще одну водородную бомбу. Бэйнс хорошо знал, что такое происходило достаточно часто. Затем снова началось разноязыкое бормотанье, изредка прерываемое резкими звуками, которые в равной степени могли сойти и за пакистанский джаз, и за китайскую оперу.

Еще один обрывок передачи на английском языке:

«…с помощью цианида! Да, друзья, одна доза излечивает все недуги! Масса приятно хрустящих кристаллов…» Его сменил большой хор мальчиков, исполнявший хорал «Аллилуйя» с довольно странными словами: «Бизон, бизон! Раттус, раттус! Кардиналис, кардиналис!».

Потом опять сплошная тарабарщина — на сей раз без помех и временами напоминавшая что-то знакомое.

В комнате стояло отвратительное зловоние из смеси запахов бренди, камфоры, угля, вербены, пороха, мяса, духов, пота, сандала, сгоревших свечей, мускуса и паленых волос. У Бэйнса разболелась голова, он чувствовал себя словно в утробе стервятника. Ему хотелось сделать пару глотков из спрятанной под стихарем бутылки бренди, но он не знал, сколько еще потребуется этого напитка, когда Уэр продолжит колдовство.

Между тем отец Доменико, стоявший в другом конце комнаты, наконец разжал руки. Отвернувшись от маленького окошка, он сделал несколько шагов по направлению к Бэйнсу. Но даже столь незначительное движение, по-видимому, потревожило Джека Гинзберга, который стал метаться и бормотать, потом застыл в довольно неудобной позе и захрапел. Отец Доменико искоса взглянул на него и, остановившись не доходя до Великого Круга, поманил к себе Бэйнса.

— Вы меня? — спросил Бэйнс.

Отец Доменико нетерпеливо кивнул. Бэйнс отложил в сторону перегревшийся приемник — с меньшей неохотой, чем мог себе представить лишь час назад — и тяжело поднялся сначала на колени, а затем на ноги.

Когда он заковылял к монаху, какой-то пушистый предмет пронесся перед ним и едва не сбил с ног — это был кот Уэра. Ахтой мчался к алтарю и, совершив прыжок, показавшийся невероятным для столь тучного животного, устроился на крестце своего спящего хозяина. Потом он посмотрел своими зелеными глазами на Бэйнса и заснул — или так только казалось.