|
Спина иссиня-черная, словно воронье перо, брюхо желтое, цвета волчьей сараны: три сажени, пять, семь, девять… Тонкие лапки – не счесть! – издавали скребущий звук, от которого хотелось заткнуть уши. Как я не стал доспешным боотуром, почему не бросился рубить гадину в лоскуты – до сих пор не понимаю.
И вряд ли пойму. Тварь вознеслась над дядей Сарыном, нависла, обещая мучительную смерть. Над дядей Сарыном? Над Первым Человеком, могучим праотцом всех людей! Он стоял, запрокинув голову, и ветер трепал тусклое серебро его гривы. – Ты! Гром грянул над аласом. – Ты голодна? Ешь! Изогнувшись, чудовище вонзило ядовитые жвала в собственное брюхо. Мотнуло башкой, принялось с неистовством рвать свою плоть, утоляя голод. Когда наземь вывалилась склизкая требуха, меня чуть не стошнило. К счастью, тварь, содрогаясь в агонии, провалилась обратно во чрево былого горба. Над дырой, поглотившей самоедку, взвилось облако вонючего, хуже выгребных ям Кынкыйатты, дыма. Сарын-тойон отвернулся. Забормотал: – Не то!.. опять не то… Где ты? Ударил кулаком в ладонь: – Где?! Найду! Из-под земли достану… Огорчается, понял я. Тянул Уота, вытянул кусачую заразу. Любой бы огорчился! – Дядя Сарын! Уймись! – Найду! – Так тебе Уота не достать! – Достану! Кто здесь?! – Это я, Юрюн Уолан. Помнишь меня! – Юрюн? Ох, и не понравился мне этот вопрос! – Ну да! Дядя Сарын, ты себя не казни! Ты не виноват! – Виноват! – Я Жаворонка вытащу! И Зайчика! Ты только… – Виноват! – меня обдало смрадным ветром, несущим вонь падали. – Я виноват! Все виноваты! И я, и ты… Ага, теперь я виноватый. Хорошенькое начало! – Ты бы усох, а? Усыхай и потолкуем! На дудке мне сыграешь… – На дудке? Можно и на дудке. Юрюн, значит? – Да! – Покажись, дружок! Чего прячешься? Ну, я и показался. Зря, конечно. – Татат-халахай! Дядя Сарын крутанулся волчком. Седые космы мотнулись, упали ему на глаза. Это меня и спасло. Ну, еще то, что я был усохший. Спасло, да не помиловало. Там, за космами, горела пара вогнутых плошек с чернющей смолой на дне. Меня едва не всосало в их гибельный омут. Тело утратило волю, размякло – студень, реденький балхай, подзастывший на холодке. Между ушами закопошились скользкие черви. Взгляд Сарын-тойона тянул мои ду́ши, ремнями мотал на локоть – все три, сколько есть. Лишь завеса спутанных волос мешала втянуть Юрюна Уолана целиком, без остатка. Первый Человек в раздражении махнул рукой, убирая волосы с лица – и я, собрав остатки сил, упал на спину, откатился за чудесный, лучший в мире валун. Вот, лежу, трясусь, стучу коленками. Был Юрюн, стали пальцы тети Сабии. За шиворот текут ручьи пота, а валун, бедняга, плавится вершиной, исходит зыбким маревом. – Ну что же ты, дружок? Иди дудку слушать… Ага, разогнался! Засунь свою дудку знаешь куда?! И, главное, голос такой доверительный, ласковый. Жуть! Лучше б рычал или ругался! Очень хотелось обложить дядю Сарына грязной бранью, но я смолчал. Надо держать язык за зубами, а ушки на макушке. Вон, шаги. Тяжкие, гулкие. Я отполз вбок, обогнул валун. Тишина. Остановился? Куда он сейчас смотрит? – Эй, дружок! Э-ге-гей! То место, где я лежал раньше, оживает. На полтора локтя вверх выстреливают острые жесткие стебли. Костенеют, сохнут, желтеют. Рассыпаются мелкой трухой. Ее подхватывает ветер, уносит прочь. Это было, было! В детстве, на небесах! Я помню: лес встает на дыбы. |
