– Это мы как раз и собираемся проверить.

– Предположим, что все пойдет, как следует. Мы выясним наверняка некоторые вещи: истинный рост доктора Немо, например. Было бы справедливо, если бы каждый раскрыл сейчас свои карты. Что мы увидим? Кто был доктором Немо? Что скажете вы, Боствик? Боствик обернулся к нему, глядя поверх спинки дивана.

– Что ж, сэр, если уж вы задаете этот вопрос... у меня нет ни малейших сомнений, что мы увидим мистера Вилбура Эммета.

– Эммета! Эммета? Но ведь Эммет мертв!

– Тогда он мертв не был, – заметил Боствик.

– Однако... впрочем, ладно. Ваша точка зрения, Фелл?

– Майор, – преувеличенно вежливым тоном ответил Фелл, – моя точка зрения состоит в следующем: я хочу просто, чтобы мне дали возможность посмотреть пленку. В некоторых отношениях я твердо знаю, что мы увидим, в некоторых – не так уж уверен, а еще в некоторых – мне вообще наплевать, что там будет, лишь бы, в конце концов, мне дали на это взглянуть.

– Все готово! – сказал Стивенсон.

Шторы были уже задернуты. Лишь отсвет пламени камина да призрачные огоньки трубок виднелись в темноте. Эллиот чувствовал, как тянет сыростью от старых каменных стен. Он без труда различал фигуры своих товарищей и даже силуэт Стивенсона в глубине комнаты. Фармацевт осторожно, чтобы не зацепиться за провод, подошел к аппарату и включил его. На экране появился светлый прямоугольник размером примерно в полтора квадратных метра.

Послышалось какое-то металлическое щелканье, а затем аппарат загудел равномерно. На экране промелькнуло несколько вспышек, сменившихся полной темнотой.

По-видимому, все было в порядке, потому что равномерное жужжание аппарата продолжалось. На темном экране начали появляться какие-то дрожащие серые полосы. Казалось, что так будет тянуться до бесконечности. Потом появилась тонкая, ослепительно яркая полоска света. Выглядело это так, словно в центре экрана возникла вертикальная щель, которую какая-то черная тень старалась непрерывно расширить. Эллиот сообразил, в чем дело. Они были в музыкальном салоне, и Марк Чесни отворял дверь в кабинет.

Кто-то кашлянул, пленка чуть дернулась, и теперь они увидели заднюю стену кабинета. В углу экрана двигалась какая-то тень, очевидно, это был человек, направлявшийся к столу. Хардинг выбрал для съемки место, слишком уж смещенное влево, так что дверь в сад не была видна. Несмотря на резкость теней, освещение было, видимо, все же недостаточным – тем не менее, можно было хорошо различить циферблат часов и их сверкающий маятник, спинку кресла, узкий стол, коробку конфет, рисунок цветов на которой выглядел сейчас серым, и лежащие на промокательной бумаге два предмета, похожие на карандаши. Еще мгновенье... и на экране появилось лицо Марка Чесни.

Вид его был не из самых приятных. Резкие тени и подергивание пленки делали его похожим скорее на лицо восковой фигуры, чем на лицо человека. Выражение его, однако, было спокойным, полным достоинства и гордости...

– Взгляните на часы, – громко, заглушая ровное гудение проектора, проговорил кто-то за спиной Эллиота. – Взгляните на часы! Который на них час?

– Тысяча чертей!.. – отозвался голос Боствика.

– Так который же был час? Что вы скажете?

– Все они ошибались, – воскликнул Боствик. – Один говорил, что была полночь, другой, что почти полночь; профессор Инграм уверял, что было без минуты двенадцать. Ошибались все. Была одна минута первого.

– Тс-с!

Маленький мир на экране продолжал невозмутимо жить своей жизнью. Марк Чесни осторожно отодвинул кресло от письменного стола и сел.