— Хорошо, — согласилась Боянова. — И все же не пропустить бы момент основной их атаки. Богоид все еще здесь? Я имею в виду этого «тысячеглазого» монстра, друга Шаламова.

Шевчук усмехнулся в бороду на «друга».

— Уследить за ним даже с нашей техникой невозможно. Он появляется на несколько минут у «сферы» и пропадает в никуда.

— Что же тянет его к человеку, что? Почему он появился у дома Железовского? И не его ли вмешательство предотвратило трагедию с тысячами жертв? — Глаза Бояновой загорелись. — Алекс, вдруг это нечто вроде спасательной службы Вершителей?! Какой-нибудь их киб-интеллект с неограниченными возможностями, призванный обеспечивать безопасность функционирования орилоунского метро и всего, что с ним связано? Вспомни появление «многоглазого»!

Шевчук погладил бороду, потом усы, снова бороду, хмыкнул и наконец изрек:

— Не лишено остроумия. И правдоподобия. Пусть ксенологи проанализируют, может быть, это поможет нам в будущем.

— Информацию получил, — доложил Умник, незримо присутствующий через сеть «спрута» во всех разговорах. — Мой личный вывод: вероятность истинности — ноль семь. Коллегам ИВК я доложил, приступили к анализу.

— Я к себе, — помолчав, сказала Боянова, настроение которой слегка поднялось.

— Один момент, — вмешался Умник. — Ваша сестра просит связи. По ее словам, она знает, где находится Аристарх Железовский. Туда уже направились Ромашин и Джума Хан.

— Найди Столбова, — приказала Боянова, переглядываясь с заместителем. — Сестру на «трек». Уровню два — общая готовность. — Комиссар вскинула руку с двумя пальцами в виде латинской буквы «V». — Пока, Алекс, не упусти Шаламова.

— Не лезь на рожон, — проворчал Шевчук ей вслед, но Бояновой уже не было в рубке.

Глава 4

Он мчался с невероятной скоростью по «суперструне» и сам был струной. А также сгустком информации, волной, математическим символом, пакетом смысла, измерением пространства, обладающего свойствами намного более сложными, чем масса, инерция, энергия и другие свойства Вселенной, в которой он родился.

Он пронизывал пространства, где время было прямо пропорционально геометрии континуума и вектору прилагаемой силы, где время носилось по замысловатым кривым и где совсем не было времени.

Он тонул в океане бесконечномерности и вязком болоте точки, выбирался на просторы светлых объемов Запределья, пробивался сквозь пресловутую пустую длительность — повторение набора одинаковых галактических скоплений и пустот, преодолевал судороги стремительного ветвления Метавселенной, плыл сквозь вечное Молчание, описываемое формулой: ubi nihil — nihil; нырял в бездонные ямы по ту сторону завтра, падал в горловину стремительно разбегающейся во все стороны сразу реликтовой «суперструны» и наконец упал в самое начало эры хаотической инфляции.

Пространство вне тонкой пленки кожи, обтягивающей объем чудом сохранившегося «я», изменилось в три мгновенных скачка: бесконечное количество измерений — двадцать шесть измерений — двенадцать — три…

Свет!

Боль!

Блаженство уходящей муки невыразимости!

Мальгин очнулся.

Впечатление было такое, будто глазные яблоки повернулись на сто восемьдесят градусов и смотрят внутрь черепа. Мальгин видел медленную пульсацию крови в голове, хаос нервных связей, электрический бег импульсов по нервам и наслаивавшуюся на «грубую» материю цветовую объемную картину рождающихся мысленных образов.

Всплеск голубого свечения, укол холода в сердце, звон в голове — заработало поле сознания, общего для человека-интрасенса и «черного человека».