Иногда старейшины требуют удостовериться, что ребенок мертв, и мать или отец топит дитя в реке. Он рассказывал это, сидя на полу посреди дома, пока дети спали на циновках и шкурах. Указал на девочку с белой кожей:

– Она цвета демонов. Минги.

Один мальчик с большой головой пытался поймать светляка.

– У него верхние зубы выросли прежде нижних. Минги.

Еще один мальчик, уже уснувший, все еще тянул вверх правую руку, хватая воздух.

– Его брат-близнец умер с голоду, прежде чем мы смогли спасти обоих. Минги.

Хромая девочка с вывернутой левой ногой прыгала на свое место на полу.

– Минги.

Кава взмахнул руками, ни на кого не указывая:

– А некоторых женщины родили вне брака. Убираешь минги – убираешь позор. И тогда можно выйти замуж за мужчину, у кого семь коров.

Я смотрел на детей, большинство из них спали шумно. Ветер стих, и листья покачивались. Не скажу, много ли луны тьма поглотила, но свет был достаточно ярким, чтобы видеть глаза Кавы.

– Куда идут проклятия? – спросил я.

– Что?

– Все эти дети проклятые. Держать их здесь – значит накладывать проклятие на проклятие. Эта женщина ведьма? Умеет ли она снимать проклятия, вышедшие из лона? Или она просто собирает их тут?

Не могу описать выражение его лица. Только дед мой все время, целый день смотрел на меня так же в день, когда я ушел.

– Быть дураком – это тоже проклятие, – выговорил Кава.

Четыре

А вот еще что я увидел, ведь пробыл там две луны.

Леопард не спал в доме на полу, даже в человечьем облике. Каждый вечер он взбирался повыше на дерево и засыпал между двумя ветвями. Во сне обращался в человека – я видел это – и никогда не падал. Были, однако, ночи, когда он убегал далеко-далеко. В одну ночь стояла полная луна: 28 дней как я покинул Ку. Я выждал, пока Леопард будет отсутствовать подольше, и проследил его запах. На четвереньках прополз по веткам, сгибавшимся к северу, скатился с веток, торчавших на юг, и побежал по ветвям, протянувшимся плоско с востока на запад, как по дороге.

Когда я отыскал его, он только что втащил зажатое в зубах между ветками, и никогда голова его не выглядела мощнее. Антилопа. Он убил ее лапой, которая все еще сжимала ей горло. Воздух сделался тяжел от свежей дичи. Зверь вгрызся в ляжку правой ноги и оторвал ее, пробираясь к более нежному мясу на животе. Кровь залила ему нос. Леопард рвал кусок за куском, жевал и быстро заглатывал, как крокодил. Тушка едва не выскользнула из его лап, когда он увидел меня, и мы так долго глядели друг на друга, что я было подумал, уж не другой ли это леопард. Зубы его рвали розовое мясо, но глаз своих он с меня не сводил.

Ночью ведьма поднялась в верхнюю хижину, домик без дверей. Я был уверен, что она пробралась через люк в крыше, и хотел сам убедиться в этом. Леопард ушел приканчивать остатки антилопы. Туман сделался гуще: я не видел ступни своих ног.

– Вот уж чему быть, того не миновать, – донесся ее голос.

Я вздрогнул, но никого ни впереди, ни сзади не было.

– Можешь заходить, – приглашал голос.

Двери у домика не было.

– У тебя двери нет, – ляпнул я.

– У тебя глаз нет, – отозвалась она.

Я закрыл глаза, открыл, но стена оставалась стеной.

– Шагай, – позвала она.

– Так ведь нет же…

– Шагай!

Я понимал, что намерен прошибить эту стену, и клял ее и младенца, что, видать, все еще сосет ее грудь, потому как и не младенец он вовсе, а кровосос обэйфо, у кого свет исходит из подмышек и задницы.