На кране оказались через чур тугие ручки. Борису показалось, что он скончается от жажды, пока закапает вода… Облепив губами жадный кран, Завьялов всосал в себя первый ручеек, когда ручка наконец поддалась — едва не захлебнулся… Но пил и пил. Отфыркивался, прополаскивал под тугой струей раздувшиеся щеки, топил, промывал одеревеневший, ссохшийся язык, попутно думал. Холодная вода как будто промыла не только рот, но и извилины. Они шуршали все резвее и резвее: «Не вытрезвитель, — рассуждал Борис. — Больница. Мне стало худо… — Последним четким воспоминанием служило приемное отделение больницы, где Завьялов поджидал Косого. Потом…, он, кажется, подумал о том, что раз уж оказался здесь, не худо бы показаться отоларингологу, предъявить тому оглохшее правое ухо… Вроде бы, реально подходил к пожилой тетке в белом халате, спрашивал, где разыскать нужного специалиста… Дальше — провал. И пробуждение в темном коридоре. — В больничке не было свободных мест в палатах? — раздумывал Борис. — Меня сгрузили на каталке в коридоре?.. Странно. Точнее — коридор какой-то странный». Завьялов оторвался от крана, поднял голову…

Над умывальником висело зеркало. Из зеркала глядел старик.

Завьялов резко оглянулся!

В пустом коридоре не было никакого старика. Борис здесь был один. Стоял, опираясь руками об умывальник, по подбородку и шее медленно стекала ледяная вода.

Осторожно, боясь поверить в сумасшествие, в присутствие глюка в глубине полированного стекла, Борис скосил глаза на зеркало… В темном зеркальном провале шевелилась голова.

Но рядом этой головы не было! Был только Борис Завьялов в синих тренировочных штанах и такой же олимпийке! Поверх олимпийки Завьялов разглядел растянутый трикотажный жилет в полосках и оленях… Поднял глаза выше…

Лицо старика. С зеркально прищуренным глазом!

Борис поднял руку…, ощупал подбородок… Пальцы еще не встретились с дряблой щетинистой кожей, а Завьялов уже знал, ч т о он нащупает! Старик в зеркале в точности повторил его движение!

Рука обвисла и сама собой нашарила опору — холодный фаянс раковины. Горло схватил тугой, удушающий спазм… Секунд сорок…, или час, Завьялов смотрел на отражение.

Даже если представить, что в приемном покое Борис упал не в обморок, а сразу в кому, то это ничего не объясняет. Пролежи он в коме, хоть сорок лет, а потом очнись — э т и м стариком он быть не может! Из зеркала на Завьялова таращился ошарашенный дядька лет восьмидесяти с гаком, невысокого роста — не больше ста семидесяти пяти! — с вытянутым, куполообразным лысым черепом. Даже если предположить, что в коме Боря усох на двадцать с лишним сантиметров, такого черепа у него быть не может! не младенец, черт возьми, форму черепа уже не изменить какими-то колодками!

И нос. Чуть удлиненный, с выгнутыми хищными ноздрями.

А у Бори с младенчества — простой и мощный румпель.

Глаза… Дьявол побери, не видно какого они цвета! Но форма и разрез не те, глаза близко посажены…

Завьялов отпрянул от зеркала, руки потеряли керамическую опору… Будь коридор немного пошире, Борис упал бы навзничь. Но так лишь налетел спиной на противоположную стену и замер, тяжело дыша.

Старик в зеркале размылся, Завьялов боялся прищуриться и отчетливо встретить такого же одноглазого визави!

Люди. Здесь где-то были люди…

Извиваясь словно червяк, прижимаясь плечом к холодному кафелю, Борис двинулся к служебному помещению. Расстояние в несколько метров преодолевал, как марафонскую дистанцию, с одышкой, помутившимся рассудком. Добрел до двери… Рука не поднялась, чтобы удариться о полотно…

Из-за двери доносился быстрый шепот:

— Дурочка, дурочка, ну успокойся! Если нас здесь застукают, тебе просто влетит, а меня жена и тесть порвут! Давай, перестань реветь, ласточка моя, утри слезки…

Удивляясь, что еще способен здраво мыслить, Борис отметил, что отлично слышит правым ухом.