Продавец шагнул ближе.

— Не знаешь? Я тебе кое-что скажу. Некоторые люди правую руку себе дадут отрубить за эту гитару! Понятно?

— Правую руку?

— Ну, может, и не правую. Может, ноги, стопы или тело. Один черт. И вот еще что я тебе скажу. В этом унылом городе нужны молодые, шустрые гитаристы.

— У меня нет таких денег, — сказал я.

Продавец вздохнул.

— А сколько у тебя есть?

— Девятьсот пятьдесят шесть крон.

Продавец задумался, старательно раздавил окурок остроносым ботинком и сказал:

— Можешь взять ее в рассрочку. Девятьсот пятьдесят шесть крон платишь сегодня. А с первого января по сотне крон в месяц. Ну как, согласен?

Теперь настал мой черед задуматься. Надо сделать выбор, решиться, причем сию минуту. И вдруг здесь, на Бюгдёй-алле, все показалось мне предельно простым, до того очевидным, что я чуть не рассмеялся. Посмотрел на электрогитару, на свою мечту, и сделал простой выбор.

— Нет, спасибо, — сказал я.

И со всех ног помчался назад, к финсеновской «Флоре». Магазин был закрыт. Я застучал в дверь. Немного погодя появилась госпожа Сам Финсен, удивленно посмотрела на меня в окно, открыла и глянула на часы.

— Тебе не пора домой?

Она была не в шуршащем халате, а в коричневом платье с кружевом. Я едва ее узнал.

— Я хочу купить цветы.

— Вот как, хочешь купить цветы.

— Да. Срочно.

Госпожа Сам Финсен провела меня в подсобку. Там сидел Сам Финсен, в темном костюме, с галстуком-бабочкой, сидел среди пустых полок, пустых ваз, пустых горшков, среди всего проданного и распроданного. На столе — бутылка хереса и две рюмки. Они праздновали Рождество, и я опять нарушил мир и покой.

— Он хочет купить цветы, — сказала госпожа Сам Финсен.

Сам Финсен поднял голову.

— Купить? Зачем ему покупать? Он их так получит.

— Я бы хотел заплатить, — сказал я.

Сам Финсен покачал головой.

— И речи быть не может. Ты получишь цветы бесплатно.

Но я уперся:

— Тогда я пойду к Радоору и куплю цветы у него.

Сам Финсен обернулся к госпоже Сам Финсен, она тоже покачала головой:

— Уж об этом, во всяком случае, не может быть и речи.

Сам Финсен одним глотком шумно всосал херес и встал.

— Какие же цветы желает молодой человек?

— Лотосы.

— Ах, лотосы. Не больше и не меньше. Тогда тебе, пожалуй, надо поехать в Японию и нарвать их там. Помнишь, какой сегодня день?

— Рождество, — сказал я.

— Вот именно. Рождество. И единственное, что у нас осталось, это три кактуса, куст можжевельника и бальзамин.

Я заторопился.

— Тогда какие-нибудь голубые цветы.

Сам Финсен налил еще хереса в обе рюмки, подал одну госпоже Сам Финсен.

— Что же нам делать с этим невозможным, совершенно немыслимым клиентом? — спросил он.

Госпожа Сам Финсен пригубила рюмку и рассмеялась.

— Давайте-ка поглядим, что я могу сделать.

И она составила замечательный букет из забытых и забракованных цветов.

Я щедро расплатился с Самим Финсеном.

А потом отправился на Хакстхаузенс-гате, 17, и позвонил внизу, нажал на кнопку, где не было имени. Ждал я долго. Ничего не происходило. Рождественский вечер. Мне бы сейчас надо быть дома. Давным-давно. Мама с отцом меня ждали. Наверно, звонили Финсену во «Флору», спрашивали, где я. Мама, наверно, плакала. Я стоял. Домой я всегда успею. А сюда могу прийти только сегодня. Наконец загудел замок, коротко, словно она заколебалась или быстро раздумала открывать. Но я действовал быстро.