— Самое главное, чтобы клиент расписался до того, как ты вручишь цветы. Иначе я не смогу вести бухгалтерию, и магазину конец.

— Понятно, — сказал я.

— И еще одно. Если заказчика нет дома, звони к ближайшему соседу, проси его принять букет, как положено, под расписку, а если и соседей не застанешь, то везешь цветы обратно в магазин. Ни при каких обстоятельствах — слышишь? — ни при каких обстоятельствах нельзя оставлять букет под дверью клиента. Такой проступок карается смертью, согласно кодексу цветочников, параграф восемнадцать. Это тебе тоже понятно?

Я был на грани не то нервного срыва, не то поноса, и прошептал:

— Да.

— Кстати, читать-то ты умеешь?

— Безусловно.

Он снова показал на карточку с адресом:

— Что здесь написано?

Я громко прочел:

— Халвор Уайт. Могенс-Турсенс-гате, тридцать один А, Осло-два.

— И где это?

— В Шиллебекке, — ответил я.

Сам Финсен улыбнулся. Зубы у него были того же цвета, что и пальцы.

— Когда, говоришь, можешь начать?

— Завтра.

— Ошибка. Сегодня.

Он протянул мне букет. Я взял цветы и замер. Знаменательный миг, как бы укоренившийся во мне. Мой первый букет.

— Спасибо, — сказал я.

— Молчи, возьми вот это. — Он дал мне шариковую ручку.

С букетом в руках я осторожно спустился по трем ступенькам в магазин и так же осторожно пошел по гладкому полу. Женщина — должно быть, госпожа Сам Финсен — отворила мне дверь. Когда я поравнялся с нею, она сказала:

— Стало быть, ты наш новый курьер?

Я кивнул.

Она наклонилась к моему плечу и долго смотрела на меня.

— Знаешь, почему он тебя взял?

— Вообще-то нет.

— Глядя на тебя, сразу видишь: ты сделаешь все в точности как велено.

Дверь за мной закрылась.

Накрапывал дождь.

Я посмотрел на небо. Чайки — как стеклянные. Все прозрачное. Можно заглянуть прямиком в небесную канцелярию. Там было пусто.

Что там сказала эта доска в халате?

Глядя на тебя, сразу видишь: ты сделаешь все в точности как велено.

До сих пор никто не говорил об этом так прямо.

А я часто думал, не отражается ли моя натура, моя покорная натура, и в чертах лица, как клеймо, от которого мне не избавиться, клеймо вежливого раба, две скрещенные черточки, а вежливость эта — всего-навсего гладкая оболочка страха.

И если кто говорил «у тебя красивые глаза», то лишь затем, чтобы уйти от этой темы.

Спустя много лет, в общем, не так давно, я записал примерно так:

Рассказ — единственное место, где непокорность является добродетелью.

Однако не будем омрачать тенью этот день.

Снова устремив взгляд себе под ноги, я прошагал по Нильс-Юэльс-гате, мимо трамвайных рельсов на Фрогнервейен, пересек Бюгдёй-алле, попутно приметив упавший каштан, и уже на следующем углу свернул прямиком на Могенс-Турсенс-гате, которую назвали так в честь судовладельца, основавшего фонд и приют Могенса Турсена для вдов и одиноких девиц. Ну вот, долго ли, кто умеет. Дом 31 я тоже нашел без труда. На правой стороне — нечетные номера, на левой — четные. Как на всех улицах. Те, кто строил город, подумали о курьерах с цветами. Зато подъезд А сразу отыскать не удалось, и я смекнул, что Сам Финсен решил устроить мне проверку. Подъезды С и В я углядел невооруженным глазом, но, не меньше двух раз пройдя мимо здания, где дикий виноград, словно пламенеющие занавеси, оплетал окна, я так и не обнаружил подъезд А и проклинал тех, что придумали этот злополучный порядок, эти А, В и С, а может, еще и D, Е и F, потому только, что у них остались лишние подъезды.