И вот сидим мы, пристегнутые, увинченные, на стенку лезем. И тут снова заскрежетало, ночной свет включился, кроваво-красный, как в азиатском некросалоне, где длинноволновым подсвечивают, чтоб трупы красивее выглядели. Искусственных разумов не требуется, чтобы вычислить: в Нью-Йорк идем, но шеф и того не говорит. Дескать, на месте нам всё и про всё скажут. Вот и сидим, окомбинезоненные, локтями пихаемся да гадаем, байки травим, чтоб ожидание скрасить. То вирусы синтетические, то ядерные заряды в туннелях, то заговор в центральном командовании. А Левенворт – кстати, знаете Левенворта? Нет, конечно, не знаете. Так вот, Левенворта опять понесло, у него крыша на роликах, говорит, мол, вентеровские биоморфы взбунтовались, устроили сущий «Скайнет». И не слушает, недоумок, что ему полкоманды твердит: вентеровские лаборатории черт-те знает где, в Калифорнии, и если нас на войну с репликантами отправляют, так не проще ли было нас по воздуху перебросить, а не гонять субмарину через гребаный Северо-Западный проход?

Кажется, Левенфорт и сам-то не верит в свой гон, но ему нравится подзуживать. Если только я снова научусь скучать, то буду скучать по этому засранцу.

Из переднего люка доносятся обрывки разговоров. Кажется, еще самое малое шесть субмарин собралось, операция под командованием какого-то полковника Барклая – никогда о нем не слышал. И упс! – что за новость, идем по Ист-ривер к Манхэттену. Но вдруг уже не идем, оторвались от группы и направились к Бэттери-парку. Шеф говорит, мол, встретиться кое с кем надо втихую, спасти. Непонятно, то ли пробалтывается, то ли из пальца высасывает.

Народ снова принялся дико гнать, гадая, а Чино – вот же ушлый! – начал ставки принимать на этот гон, прямо вот так вот, в подлодке, а я сижу, и в голове у меня вертится одно…

Вы не знаете, наверное, я ж воды боюсь до чертиков. Ну я никому не говорил, но считал, что начальству известно. Я-то справлялся нормально, даже третье место взял на морском заплыве в прошлом году. Но когда мне было восемь, я чуть не утонул. И вроде как прицепилось ко мне. Не, бросьте, начальство обязано про такое знать. Тестов куча, мозги по полочкам раскладывают – должны ж были вычислить.

Ну, я так думаю.

В общем, все лезут с теориями, Чино принимает ставки, уже восемнадцать часов прошло, и самое малое десять из них я писаю кипятком. Парчман думает: у меня похмелье, а я сижу и чувствую, что между мною и целой Атлантикой жалких семь сантиметров биостали, и плевать мне, что про сталь эту пишут. Она всего лишь паутина, выдавленная из брюха генетически модифицированного паука. Думаете, ей удастся вечно выдерживать целый океан?

По-моему, это и была единственная верная моя догадка во всем предыдущем и последующем дерьме.

Наконец в наушниках голос: время пришло, седлайте, ребятки. А затем мы слышим эдакое «пам-м-м», будто щелбан по корпусу. Не как от сонара – во всяком случае, нашего сонара, – а один удар, аж корпус загудел. Все замолчали на секунду, потом Берендт огляделся и спрашивает: «Кто-нибудь это слышал?»

И тут нас грохают в борт.

Никакой тревоги, никаких сигналов – гигащелбан, грохот, и подлодка кренится на правый борт. И времени заорать нету, разве только выдохнуть: «Мать твою!» Корпус раскрывается, будто гигант приложился к нам консервным ножом, дальний край отсека просто сминается в бумагу. Берендту спину переломило, словно спичку, прям на глазах становится куклой тряпичной, а после балка или лонжерон, какая-то там хрень выдирается из передней переборки и плющит Бьюдри, как жука.