- Вот так, старичок! - желтые от никотина пальцы похлопали Марка по плечу. - А ты говоришь: Арнольд Шварценеггер... Стероиды, мой милый, голимые стероиды!

"Старичок" вяло кивнул. Стероиды его совершенно не интересовали.

***

Скрестив свои пленительные ноги, Вероника сидела на краешке кресла и курила. Траурно-спокойный взгляд, тщательно убранные волосы. Рядом стоял кожаный раздутый чемодан. Она уходила от Марка - тихо, без всяких истерик. Этой мудрости она тоже успела научиться.

День назад Вероника узнала о существовании Риты. От доброхотов и любителей безымянных писем. Кое в чем не поленилась удостовериться сама. Рита - девочка, лет на семь подотставшая от нее, с не менее обалденными ногами и куда более обалденным загаром - действительно существовала. Доброжелатели не обманули, а лишь подтвердили давно возникшие подозрения.

Скандала и взрыва не последовало. Цепь, стыкующую генератор и детонаторы, Вероника разомкнула собственными руками. Она действительно была мудрой дамой. Ибо знала, что последним камушком, убивающим всяческое уважение к женщине, бывает именно хлопок дверью напоследок, а тем паче - слезы и крики. Их-то, как правило, и запоминают на всю оставшуюся. Образ, к которому не спешат вернуться.

С Марком они расставались вполне мирно, можно сказать, цивилизованно...

Покончив с сигаретой, Вероника степенно поднялась, оправила на себе коротенькую юбочку. Она знала, что надеть. Она отплывала в дальние страны в своем лучшем обмундировании.

- Поживи пока один, разберись в себе.

- Да, конечно... - Марк потянулся было к ней губами, но его остановили движением руки. Впрочем, Вероника и тут схитрила - той же воспретившей ладонью погладила его по щеке.

- Где меня искать, ты знаешь.

Он помог ей снести вниз чемодан. Здесь уже стояло такси. Фыркнул выхлопом двигатель, Вероника помахала Марку в окно. В последнюю минуту выдержка ей изменила. Она плакала, видимо, надеясь на туман автомобильных стекол. Он помахал в ответ, виновато улыбнулся. "Туман" не помог. Марк видел все, а хуже того - все понимал, но изменить ничего не мог. Стремительной черепашкой машина убежала за угол дома. Вздыхая на каждом шаге, Марк поплелся к себе наверх.

Что-то снова случилось в жизни. В ЕГО жизни.

Наверное, большой любви у них с Вероникой не было. Вообще неизвестно - что было. И все же сердце переживало очередную ампутацию. Женщины становились жертвами против его воли. А потому он и сам становился жертвой. Возможно, он мог бы любить их всех вместе, но все вместе они этого не хотели. Требовалось предпочтение, подразумевалась некая пальма первенства, адресованная одной-единственной. Вероятно, они были правы. Ибо полагали, что множественная любовь - это уже не любовь, и Марк не сумел бы должным образом возразить им. Они не были ему чужими, и, как всяких родных людей, он несомненно любил их, вот только общество называло это как-то иначе, отводя любовный пьедестал некому иному чувству - более лихорадочному и более идеальному. Математический предел, реально недостижимый, но к которому должно стремиться...

Уже возле самых дверей Марку стало плохо. В глазах потемнело, колени сами собой под звон пасмурных колокольчиков в голове ткнулись в кафельную плитку. Он не упал только потому, что вцепился в перила. Часто и мелко задышал, не давая ускользнуть сознанию. По вискам стекал пот, шея, подрубленная невидимым палачом, не в состоянии была удержать голову.

Очень медленно, контролируя каждое движение, Марк поднялся. Причину обрушившегося на него полуобморока он уже знал.

***

В сущности забегать в дом не имело смысла, и все-таки знакомой дорогой он бросился на четвертый этаж. Беда есть беда, но человеку мало одного знания, - ему требуется рассмотреть ее во всех деталях, может быть, углядеть причину. Причина - это подобие итога, некое псевдоутешение. Она редко чему-нибудь учит, и все-таки ее ищут с фанатичным упорством, с энергией, которую ни до, ни после человек не проявлял и уже никогда не проявит.