Оливия хотела запротестовать, но не успела. Он уже был в сотне ярдов от нее, хотя забинтованная рука бессильно повисла. Девушка досадливо вздохнула и поскакала следом. Рану нужно срочно обработать, но Оливия понимала, что никакие аргументы не убедят Льюиса пуститься в обратный путь. Он направлялся в Чансынтень и доберется до Чансынтеня. Во что бы то ни стало. И, по его мнению, небольшое неудобство в виде рассеченной руки не могло послужить для этого препятствием.

Когда она поравнялась с ним, он отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Губы девушки были поджаты, а неодобрительное выражение лица сделало бы честь самой леди Гленкарти.

Они ехали молча, не обменявшись ни единым словом, направляясь к горизонту, освещенному зловещим оранжевым сиянием дальних пожаров… Иногда откуда-то доносился шум битвы, но «боксеров» они больше не встретили. Что, если бой идет в Чансынтене и участники спасательной партии Шамо сражаются не на жизнь, а насмерть? Что, если сама Оливия и Льюис попадут прямиком в засаду?!

Оливия украдкой посмотрела на Льюиса, черпая силы в созерцании его точеного профиля. Он больше не улыбался. Слушая крики и вопли, доносившиеся до них с ближайших холмов, он все больше мрачнел.

Отчаяние охватило Оливию. Даже если им удастся спасти бельгийцев, в этот момент гибнут другие христиане. Гибнут, потому что никто не собирается прийти им на помощь и спрятать за высокими стенами столицы.

При свете многочисленных пожаров можно было различить темные очертания зданий.

– Чансынтень, – спокойно обронил Льюис.

– Он не горит! – радостно воскликнула Оливия.

– Не горит, – согласился Льюис, оглядывая местность. – Пока не горит.

Сердце Оливии забилось быстрее, особенно когда до нее донеслась французская речь.

Уже через минуту они оказались в центре небольшого поселка. На площади сгрудилось все его население. Вокруг были разбросаны узлы и чемоданы. Тут властно распоряжался высокий француз, пытавшийся навести некое подобие порядка в этом хаосе.

– Вы не можете взять все это! – выразительно жестикулируя, кричал он женщине, пытавшейся взгромоздить на пони детскую кроватку и узел с кухонной утварью.

Услышав конский топот, женщины и дети подняли крик. Француз схватился было за револьвер, но, узнав Льюиса, расплылся в улыбке и раскинул руки:

– Приветствую вас, мой удалец! У вас есть запасные пони? Нужно срочно увозить людей. Двадцать мужчин, девять женщин и почти столько же детей, – начал он, но тут же осекся, увидев Оливию, которая немного отстала от Льюиса. – Боже! – вскричал он, спрыгивая с ящика, служившего ему трибуной. – Немедленно представьте меня, друг мой!

Льюис ухмыльнулся. Пусть «боксеры» могут нагрянуть в любую минуту, но Огюст Шамо, как истинный француз, не способен устоять перед хорошенькой женщиной!

– Огюст, мисс Оливия Харленд. Оливия, позвольте вас познакомить с месье Огюстом Шамо, владельцем «Отеля де Пекин».

Оливия наклонила голову и позволила поцеловать свою руку, словно вместе с сияющим от радости месье Шамо находилась на посольском приеме, а не в Богом забытом поселке, который вот-вот подвергнется жестокому нападению.

– У нас с собой семь пони, – объявил Льюис, и Огюсту волей-неволей пришлось обратить на него взгляд. – Мы видели пожары в одной-двух милях отсюда. У нас считанные минуты, чтобы спасти бельгийцев и спастись самим.

Огюст кивнул.

– Для детей у нас есть тележки. Помогите объяснить этим женщинам, что они не могут взять с собой все вещи.

Льюис спрыгнул с седла, и мужчины принялись усаживать перепуганных детей в запряженные лошадьми тележки.