Прошло немного времени, я перестала слышать голос отца и пошла медленнее. Если не останавливаться, решила я, отец утомится и возвратится домой. Оглянувшись, я вдруг увидела его: он спускался с ближайшего холма. Он тоже меня заметил. От страха я рванулась вперед. Еще быстрее! Мы напоминали движущиеся барханы: я взлетала на холм, а отец спускался с предыдущего. Так продолжалось очень долго. Наконец я сообразила, что какое-то время уже не видела отца. И голос его уже не окликал меня.

Сердце мое бешено стучало. Наконец я остановилась и, спрятавшись за куст, осмотрелась. Никого. Прислушалась. Ни малейшего шороха. Я добрела до выходившего на поверхность пласта горной породы и сделала привал. Потом побежала дальше. Ошибка, совершенная минувшей ночью, кое-чему меня научила, и теперь я двигалась по скальным участкам, где почва была твердой, да еще и меняла направление, чтобы отец не мог идти по моим следам.

Я решила, что отец повернул назад, ведь солнце уже садилось. И все же ему не удастся вернуться засветло. Ему придется бежать в темноте, прислушиваясь к шуму, какой бывает в стойбище по вечерам, отыскивая дорогу по крикам и смеху детей, по мычанию и блеянию стада. В пустыне ветер разносит звуки далеко окрест, и эти звуки, если случалось заблудиться в ночи, служили нам чем-то вроде маяка.

Миновав следующий скальный участок, я сменила направление. Не все ли равно, в какую сторону идти, раз я все равно не знала, где Могадишо? Я бежала и бежала до тех пор, пока не село солнце, пока не погасли последние отблески света и тьма не сгустилась настолько, что уже ничего нельзя было разглядеть. Я буквально умирала с голоду и не могла думать ни о чем, кроме еды. Ноги у меня были стерты до крови. Я присела под деревом и уснула.

Утром меня разбудило солнце, палящие лучи которого обжигали лицо. Я открыла глаза и посмотрела вверх, на устремленные в небо листья красавца-эвкалипта. Мало-помалу до меня стало доходить, в каком положении я оказалась. «Боже мой, я совсем одна! Что же делать?»

Я поднялась с земли и побежала дальше. Много дней мне приходилось делать это снова и снова. Сколько именно, не могу сказать точно. Единственное, что знаю: я потеряла ощущение времени, остались только голод, жажда, страх и боль. Когда наступала полная темнота, я останавливалась и отдыхала. В полдень, когда солнце в зените и печет немилосердно, я ненадолго присаживалась под деревьями.

Как раз во время одного из таких дневных привалов я и задремала, а лев разбудил меня. К этому времени мне уже не хотелось свободы. Мне хотелось только одного — вернуться домой, к маме. Без мамы было хуже всего. И хотя мы привыкли обходиться без еды и воды день, а то и два, я понимала, что долго не продержусь. Я настолько ослабела, что еле передвигала ноги, а ступни потрескались и так болели, что каждый шаг казался пыткой. Вот почему к моменту, когда голодный лев уселся передо мной, я уже сдалась. Быстрая смерть представлялась мне желанным выходом из этого невыносимого положения.

Но лев посмотрел на мои выпирающие ребра, запавшие щеки и удалился. То ли он сжалился над несчастным человеческим существом, то ли просто рассудил, что из меня не выйдет даже приличной закуски, не знаю. А может, Бог был на моей стороне. Я подумала, что Бог не может быть настолько бессердечным и оставить меня в живых лишь для того, чтобы позволить умереть еще более жестокой смертью — например, от голода. Он, конечно же, уготовил мне другое предназначение, и я воззвала к нему: «Возьми меня к себе или направь путь мой». Держась за ствол дерева, я кое-как поднялась на ноги.

Я побрела дальше и через несколько минут наткнулась на пастбище с множеством верблюдов.