|
В одной руке он держал букет бордовых гладиолусов, в другой – прозрачную пластиковую коробку с нарядным тортом. Под мышкой у него была зажата бутылка шампанского. Алена приняла у Стасика букет и торт, а шампанское он сам понес вслед за ней на кухню. Поставив бутылку на стол, Любимов вдруг задвигал ноздрями, как собака, учуявшая дичь.
– Да... – довольно улыбнулась движению любимовских ноздрей Алена. – Ты все правильно понял. Я приготовила свое фирменное блюдо. Ту самую курицу с... впрочем, я не буду говорить с чем... Это мой кулинарный секрет. В общем, тебе понравится! – Ты думаешь? – с сомнением произнес Стасик. – То есть? – Вся тонкая фигура Алены изобразила собой вопрос и возмущение. Он еще смеет сомневаться в ее способностях! Да у нее все просят этот рецепт, а она, между прочим, отнюдь не всем его дает! – Слушай, а ты, случаем, в запарке... не того... не в олифе свою курицу кипятила? – Чего чего? – Да, понимаешь, куриный аромат здорово перешибается запахом какого то растворителя... Может, пролилось где? Давай посмотрим! – А а а! – махнула рукой Алена и прикрыла форточку. – Это с балкона! Этот подлец... ну... сосед сверху... все цветы мне опять залил какой то дрянью... Очень может быть, что и олифой... – А ну пойдем поглядим! – тут же распорядился Любимов. – Ведь кто нибудь может на твой балкон еще и горячий пепел уронить! Представляешь, полыхнет! Твой сосед то курит?! – Не знаю... Вроде нет... Хотя кто его знает... Я за ним не слежу... – Ну, если и не он, так кто нибудь другой может непотушенную сигарету бросить! Пошли! И они оба бросились на балкон. – Да, Аленка, растворитель, – обнюхав почерневший цветок, уверенно заявил Любимов. – Предлагаю убрать эту лужу от греха. Да я помогу, не бойся! Тащи пару тряпок и таз с какой нибудь обезжиривающей жидкостью. Даже посудное средство подойдет! Когда изуродованные цветы были вырваны с корнем и уложены в полиэтиленовый пакет, Стасик, помогая Алене вытирать с балконного пола растворитель, вдруг на полуслове перестал трещать без умолку о том, как он однажды, когда еще жил в институтской общаге, тоже пролил олифу на казенную ковровую дорожку и что из этого вышло. Алена подняла на него глаза. Стасик, застыв с тряпкой в руках, во все глаза смотрел на нее. Она осторожно перевела взгляд себе на грудь. Ее халатик без единой пуговицы, перевязанный одним лишь пояском, призывно распахнулся, и сослуживец имел удовольствие видеть ее практически всю в первозданном виде. Алена поднялась во весь рост и, не запахивая халат, поскольку руки были грязными, сказала: – Да... для тебя вот... разделась... Как договаривались... Бартер, в общем... Именно в этот интимный момент с верхнего балкона раздалось: – Очень прошу меня простить... у меня тут пролилось... но я сейчас спущусь с тряпкой и все уберу... Любимов, с большой неохотой оторвав взгляд от соблазнительно розовеющего тела сотрудницы, перевел его наверх и проревел: – Ага! Я тебе сейчас так спущусь!!! Так спущусь! Век не забудешь! Он перевесился через перила и вывернул голову примерно таким же образом, как это обычно делала Алена, когда переругивалась с соседом. Она обрадовалась, что этот мерзавец наконец получит по заслугам. Ради этого счастливого момента можно даже повременить с интимными удовольствиями. Алена запахнула халатик и скрестила руки на груди, забыв, что они дурно пахнут растворителем. Ну, держись, недомерок! Бесстыжий губитель сортовых цветов! Любимов же, вместо того чтобы погрозить кулаком или хотя бы обозвать соседа сверху как нибудь особенно забористо, вдруг неприлично разулыбался и закричал чуть ли не на весь Аленин двор: – Петруха?! Ты, что ли?!! Не может быть! Сколько лет, сколько зим! – Стасяра! – раздалось сверху не менее радостно. |
