Заметив, что к ним подходит кто-то из гостей, Хокинс замолчал.

— Видели птиц? — спросил вдруг Маркби. — Если еще не видели, пойдемте, я вам покажу.

— Вот это да! — воскликнул Хокинс через несколько секунд. — Ничего себе!

Они стояли в зимнем саду у сетчатого вольера. Хотя сегодня распогодилось, никто и не подумал уменьшить обогрев. В стеклянной пристройке стояла удушающая жара, и запах как будто стал сильнее. Хокинс вынул носовой платок и промокнул лицо.

— Жарко, как в оранжерее!

— Ну да, раньше здесь была именно оранжерея. Жаль, что никаких цветов не осталось. Насколько я понял, когда сюда въехали Константины, они выкорчевали все растения, кроме вот этого апельсинового дерева.

— От его запаха аж мутит! — проворчал Хокинс и осторожно сел в бамбуковое кресло, предварительно ощупав его — выдержит ли.

Маркби догадался, что сегодня, как и накануне, в садике, Хокинс хочет, даже очень хочет, поговорить с ним о деле — или, по крайней мере, о Константинах. Наверное, лондонец пришел к выводу, что со старшим инспектором лучше дружить — так больше узнаешь. Маркби подошел к вольеру и начал молча разглядывать его обитателей. Он ждал.

Сидящий в кресле Хокинс откашлялся и приступил прямо к делу:

— Она ведь не распространяется о его сердечном приступе, верно? Во всяком случае, сейчас, когда вы здесь…

Значит, Хокинсу не дает покоя что-то конкретное, и он хочет проверить свои догадки.

— Нет, не распространялась. Она вообще мало что о нем рассказывает, только повторяет, как скучает по нему, как без него трудно. По-моему, канарейки ее тяготят.

Хокинс фыркнул:

— Имейте в виду… На вскрытии обнаружилось кое-что любопытное. В прошлом году, во всяком случае, так нам внушали, Константин перенес микроинфаркт. В наши дни врачи говорят: «Первый звонок». Ему назначили лечение, и все было хорошо, но за неделю до Челси у него снова заболело сердце, и он вызвал местного врача, Стонтона. Стонтон выписал ему какие-то лекарства и велел прийти на прием, если боли не пройдут… А теперь самое странное. Когда наш патологоанатом произвел вскрытие, он не обнаружил у покойного ни малейших признаков сердечно-сосудистых заболеваний. Артерии не забиты. Клапаны превосходные. Если не считать общей интоксикации от яда, сердце в прекрасном состоянии. Зато печень у него не в порядке. Наверное, любил выпить. Налицо первые признаки цирроза. Но Стонтону Константин не жаловался на печень. В общем, наш патологоанатом описал его как «очень здорового покойника».

— Значит, в прошлом году у него никакого инфаркта не было? — Маркби повернулся к Хокинсу, нахмурив лоб. — А вы… то есть… ваш патологоанатом уверен?

— Абсолютно, хотя он и не кардиолог. Кстати, и Стонтон — не специалист по сердцу. Обычный семейный врач-терапевт. Когда я спросил его, уверен ли он в своем диагнозе, он тут же обиделся. Все врачи одинаковы! Терпеть не могут, когда обычные люди сомневаются в их суждениях. На вскрытии не обнаружили еще кое-чего. Нет никаких следов лекарств, прописанных Константину Стонтоном перед поездкой в Челси! Он уверяет, что выписал пациенту месячную дозу препаратов; их следы обязательно должны были остаться в организме, хотя у всех разная скорость обмена веществ и надо учитывать еще индивидуальные особенности.

— Вы спрашивали насчет лекарств Рейчел… его жену? Он принимал таблетки? Иногда пациенты не принимают лекарства или не доводят курс лечения до конца.

— От нее толку немного! — возмущенно фыркнул Хокинс.