– А что случилось с теми шотландцами?

– Уехали домой, на запад. Хотя, правда, домов у них уже нет – теперь их ждет только морской берег.

– Это вы выкупали меня? И волосы вымыли.

Кэтриона покраснела.

– На вас была тина и налипли водоросли. Потом вы уснули.

Она поднялась, собираясь уйти.

– Кэтриона...

– Да?

– Нет, ничего. – Доминик отвернулся к стене. – Идите.

– Ну и упрямый мужчина! – Она неуверенно улыбнулась. – Доктор говорит, что вы везучий. Ваша рука заживет, и вы сможете ею пользоваться, но для этого потребуется какое-то время; Повреждение серьезное, и наверняка останется шрам. Мне очень жаль. Я так наслаждалась этой рукой, когда она была на мне...

Доминик усилием воли заставил себя подняться с постели. С трудом одевшись и повязав одной рукой галстук, он подергал колокольчик. Горничная принесла еду. После завтрака пришел доктор менять повязку. Перетерпев боль, пока развязывали руку, Доминик посмотрел на свою развороченную ладонь и содрогнулся. «Я наслаждалась этой рукой, когда она была на мне». Доктор ограничился перевязкой и банальными рекомендациями. Когда он ушел, Доминик выглянул в коридор. Комната Кэтрионы находилась через две двери, а Стэнстеда поселили рядом с ней. В конце коридора из общей гостиной сквозь полуоткрытую дверь доносились странные звуки – пронзительный детский крик, сопровождаемый смехом.

Доминик прошагал туда и распахнул дверь. В комнате сидела Кэтриона с маленьким мальчиком на руках. Малыш с круглой головой в черных завитках заливисто смеялся – крохотная детская одежда топорщилась на его пухлом тельце, а синие глаза смотрели со знакомой безыскусностью. Аккуратный подбородок и хрупкая шея также были вполне узнаваемы.

Ребенок повернулся и взглянул на Доминика; беззаботный смех умолк, уступив место неуверенной улыбке.

О Боже! Это был он, баловень «душ милосердия», ребенок не Генриетты, не Кэтрионы, не Сары, но другой леди, имевшей причины скрывать его существование от отца. Событие не менее впечатляющее, чем землетрясение!

Рядом с Кэтрионой стояла матрона с сияющим лицом и сложенными на груди руками. Она еще не успела снять свой плащ. Видимо, они с ребенком только что приехали.

– Миссис Макки! – воскликнул Доминик. – Я счастлив наконец познакомиться с вами, мэм.

– Бобан, – сказал мальчик, показывая на Доминика. Миссис Макки поправила ребенка, объяснив ему что-то по-гэльски.

– Здравствуй, Эндрю, – произнес Доминик, все еще не вполне веря своим глазам. – Ты любишь пирожные?

– Нет-нет, майор Уиндхэм, – решительно возразила миссис Макки, – для этого еще не время.

– Вероятно, скоро прибудет его мать? А пока, я полагаю, мы можем отпраздновать нашу встречу.

– Пиложное, – пролепетал Эндрю и засмеялся.

Кэтриона с трепетом наблюдала за ними; душа ее вдруг завибрировала как туго натянутая струна. Эндрю доел пирожное, и на верхней губке, похожей на розовый бутон, осталось несколько крошек. Мальчик сидел у Доминика на коленях, на его безукоризненных брюках, и водил своими липкими пальчиками по его галстуку. Доминик забавлял малыша левой рукой. Тот ловил его за пальцы и хохотал. Вскоре между ними установилось абсолютное доверие.

Миссис Макки с достоинством пила чай в другой части гостиной, когда Эндрю, умаявшись игрой, стал тереть глаза и вскоре уснул на руках у Доминика!

– Я не совсем поняла, – осторожно сказала Кэтриона. – Сейчас придет его мать?

– Вы не догадываетесь? – Доминик улыбнулся. – Ведь вы были с ним какое-то время.